Восстание на Боспоре
Шрифт:
Свои замыслы о мести за деда он затаил. И больше ни с кем не разговаривал о смерти Баксага и ее виновниках. Да и крестьяне как-то стали сторониться его.
Старшина же спешил разделаться со странным и диким парнем, которого раньше сдерживал дед, а теперь никто. С таким наживешь беды. Тем более что он оставался единственным свидетелем смерти пасечника и знал правду, которую надо было скрыть от народа.
Глава третья.
В школе воинов
1
Они подъезжали к Пантикапею по дороге, окаймленной курганами,
У стен боспорской столицы увидели много людей. В большинство это были бедняки, такие же, как и в родном селении Савмака, убогие, оборванные и, по-видимому, голодные. Они двигались в одиночку и толпами.
Потом их воз догнал партию рабов-кандальников, оглашающих окрестности тупым лязганьем цепей и каким-то надрывным стоном. Возможно, колодники пели, может, плакали все сразу. Савмак широко раскрыл глаза, впервые увидев людей, закованных в цепи. Их сопровождали пешие воины, изнывающие от жары. Доспехи воинов покрылись пылью, а на лицах блестели потоки грязи.
– Дядя комарх, а почему это? – спросил пораженный мальчишка. – Зачем это? На ногах железа, как на нашем быке, что на людей бросается.
– Молчи ты, – недовольно моргнул усом разомлевший от зноя старшина, – рабы это. Или не видишь, что под надзором идут?
– А цепи-то, цепи на ногах зачем?
– Чтобы не разбежались, вот зачем. Ты больше молчи, а то за длинный язык и тебя вот так же цепями скуют!
– Ну уж! – рассмеялся Савмак.
Однако почувствовал себя неловко и с внутренним страхом оглянулся на несчастных.
Один из невольников, обнаженный до пояса и страшно худой, упал на пыльную дорогу и сразу замедлил движение всей колонны. Он пытался встать и делал тщетные усилия, упираясь в землю руками.
Конвойный страж подошел и сердито изругался. Раб помотал головой и бессильно поник, тяжело и часто дыша.
– А, собака! – вскричал стражник, неправильно произнося это слово по-скифски.
И, повернув копье тупым концом, окованным железом, изо всей силы ударил измученного колодника по спине.
Раздался странный приглушенный звук, от которого Савмак невольно ойкнул. Ему показалось, что его самого ударили. Он съежился и испуганно оборотился к равнодушному старшине. Тот обтирал пот с лица и еле мог поднять веки от донимающей его истомы.
За первым ударом последовал второй, сопровождаемый ругательствами. Парень не мог оторвать глаз от того, как двое приземистых стражей молотят толстыми древками копий нечто похожее на кучу костей, еле удерживаемых в мешке из тонкой кожи. С внутренним трепетом он заметил, что под копьями что-то блеснуло красным. Он зажмурился и не мог удержаться от потока слез. Он не смог бы сказать, жалко ли ему раба. Пороли и у них в деревне, даже сам Савмак испытал это наказание. Но его непривычно взволновало все увиденное. И железные ожерелья на руках и ногах людей, которые не смогли бы разорвать и обыкновенной веревки, так они были измучены и худы. И беспричинное жестокое избиение совсем обессиленного человека. Наконец, казалось странным, что никто не замечал этого. Люди проходили мимо, как слепые. Одни – угрюмо глядя себе под ноги, другие – смеясь и разговаривая.
В лицо пахнуло целое облако пыли. Послышались перезвоны колокольцев, и их обогнала четверка
Народу все прибывало, становилось жарче. От высоких зубчатых стен, покрытых от времени пятнами и темными квадратами выступающих камней, поднимались струи раскаленного воздуха, называемые в деревне барашками.
Что это?
Юный селянин опять широко раскрыл глаза. Он увидел на стенах высокие шесты, а на шестах круглые предметы… человеческие головы… Он едва не закричал в испуге при виде того, как ворона примостилась прямо на мертвой голове и стала деловито выклевывать ей глаза.
– Да что же это, дядя старшина? – спросил он, почти не владея собою.
Ему хотелось соскочить с воза и убежать отсюда. Жуткие картины больно ранили мягкую душу, еще не закаленную в ужасах жестокого века.
– Эх ты дикий, Савмак! Еще раз говорю – дикий! Простых вещей не разумеешь. Ну чего трясешься, теленок деревенский! Не твою голову выставили!.. Это головы разбойников, а может, рабов, что хотели убежать от хозяев или другое нехорошее дело сделали. Вот им головы-то усекли и выставили как бы напоказ, чтобы другие видели и запоминали! Знали, что можно и что нельзя!..
Они подъехали к воротам, осаждаемым массой людей. Слышался говор вперемежку с ругательствами и смехом.
Подошел страж в железной шапке. Мальчишка весь напрягся, готовясь соскочить с телеги и дать стрекача в случае чего. Но, взглянув на страшные головы на шестах, прижался к сиденью.
Страж переговорил со старшиной и, получив монету, дал знак. Несколько голых и грязных людей уперлись руками в створки ворот и распахнули их настежь. Воз, а вместе с ним и бесчисленная толпа пешеходов проникли в город.
– Вот тебе и Пантикапей, – сказал дядька, зевая, – теперь где бы напиться чего-нибудь холодненького.
Савмак сразу вспомнил колоды у пасеки, наполненные студеной родниковой водой, и сердце его болезненно сжалось.
Но где же город? Он увидел нагромождение бесчисленных лачуг, глинобитных хижин, крытых соломой или тростником. Пахло дымом, пылью и навозом. Улицы заворачивали и терялись среди домишек. В загородках мычали коровы. Всадники в лохматых шапках ехали навстречу, разгоняя народ плетеными нагайками.
Они свернули в переулок, въехали во двор. Комарх принес ведро воды, напился сам, дал и Савмаку. Тот пил жадно и долго, не переводя дыхания, пока старшина не отнял посуды.
– Хватит, а то брюхо лопнет!
После краткого отдыха под сараем они оставили телегу и лошадей в заезжем дворе, а сами пошли. Долго плутали по бесконечному лабиринту улиц, потом, утомленные, начали медленно подниматься в гору.
2
Судить о Пантикапее по впечатлениям деревенского парнишки нельзя. Савмак никогда не видел ничего, кроме родного селения, и был поражен, подавлен величиной и многолюдностью города царей, оглушен его шумом, ослеплен яркостью и многообразием его жизни.