Восстание среднего класса
Шрифт:
Однако дело не в арабах, а в нас. Участникам арабских революций на данный момент глубоко безразлично, как относятся к ним российские обыватели (хотя опыт дискуссии 21 октября в Москве показал, что арабские гости искренне переживали по поводу «странных» вопросов, которые они не ожидали услышать на «родине Октября»). Нет, настоящая проблема именно в нас самих. И отношение к Арабской весне наглядно иллюстрирует и объясняет ту позорную и чудовищную пассивность, с которой наше общество реагирует на коррупцию, кризис и разложение государства во многом худшие, чем то, что можно было наблюдать в Египте, Сирии, Тунисе или Ливии.
Психологическая травма 1991 и 1993 годов до сих пор не изжита. Мы попробовали изменить свою жизнь, но стало только хуже. Мы поверили в демократию, а нас обманули. Мы попытались сопротивляться, нас подавили. После переворота 1993 года общество погрузилось в глубокую депрессию, из которой оно так и не вышло до сих пор. И уверенность в тотальной манипуляции, в том, что миром правят закулисные заговоры, что мифический «Запад» неминуемо навяжет свою неизменно злую волю всем, кому захочет, невысказанное, но твердое убеждение, что тяжелая рука коррумпированного диктатора обеспечивает покой и безопасность, поскольку «люди все равно ничего не могут, а все решают элиты», – вот симптомы этой болезни. Обман 1991 года был закреплен насилием 1993 года. В Украине, где не было подобного опыта, первичная травма была преодолена легче, а потому тамошнее общество сегодня разительно отличается от нашего – как следствие мы видим и другое отношение к Арабской весне, по крайней мере на левом фланге.
Однако ведь мы сами дали себя обмануть в 1991 году. Не хотели слушать тех, кто в то время указывал на обман, призывал не поддаваться «демократической эйфории». А в 1993 году кто, как не сами россияне, провалили дело сопротивления, не оказали поддержки Дому Советов, смотрели его расстрел по телевизору.
Для тех, кто пытался в 1991–1993 годах объяснить публике смысл происходящего, итог был катастрофическим. Нас просто не слушали. А спустя пять-шесть лет повторяли наши же слова и выводы как нечто само собой разумеющееся. Только было уже поздно.
Политический анализ не имеет ценности задним числом. Если он никого не убеждает, значит, аналитик терпит поражение, даже если история показывает, что он тысячу раз оказывался прав. Сегодня та же самая упорная, агрессивная неадекватность, которая блокировала любую дискуссию о возможных опасностях перехода, проявляется в таком же упорном нежелании принимать реальность нового революционного процесса, осмысливать его уроки и формулировать на этой основе собственные действия.
Российское общество само виновато, если не в том, что у нас произошел поворот к авторитаризму и неолиберализму (надо учитывать объективное соотношение сил), то по крайней мере в том, что он произошел в столь позорной и уродливой форме, не оставив нам – в отличие от наших соседей – почти никаких плацдармов для сопротивления, хотя бы моральных или культурных. Эта вина, вполне по Фрейду, сознается, но не признается. Стремление избавиться от комплекса вины порождает негативное отношение к любым проявлениям гражданского действия и революционной борьбы, разворачивающейся вокруг нас. И чем успешнее эта борьба, тем больше сочувствует обыватель «пострадавшим» диктаторам, тем сильнее его надежда, что история все-таки докажет бесполезность и вредность восстания. Ведь в этом единственное спасение от собственного стыда.
Желаемое поражение и провал арабских революций должны оправдать обывателю его пассивность, интеллектуалу – его оторванность от жизни и практическую аполитичность, прикрываемую декларативным идейным радикализмом, активисту– его приверженность сектантской практике, никак не влияющей на общественную жизнь страны. Но, увы, культурно-психологического алиби у нас не будет.
История не оставляет никому шанса отсидеться. Она стучится в дверь. Ее дыхание мы чувствуем в новостях об экономическом кризисе, в том, как меняется «музыка времени». И выражение ее лица отнюдь не благостное. Лишь тогда, когда люди примут (добровольно или вынужденно) вызов истории, включатся в действия, лишь тогда, когда сами неожиданно окажутся на месте египтян, ливийцев или сирийцев, лишь тогда, когда сами почувствуют, что такое азарт борьбы и ярость действия, синдром 1991–1993 годов будет преодолен.
Смысл Арабской весны состоит для нас не в благостном восхищении чужими подвигами, а в необходимом признании вызова истории, в понимании того, что революция может потерпеть поражение, но ее успех или неудача, ее окончательные исторические результаты зависят не в последнюю очередь от действий людей, от сознательного участия в борьбе, оттого, чтобы на каждом этапе стремиться к тому, чтобы действовать осознанно, понимая все проблемы, противоречия и опасности, превращая солидарность из красивого слова в повседневную практику.
Нам предстоит еще очень многому научиться у арабов. Но для того, чтобы усвоить эти уроки, мы должны сначала почувствовать удушающий стыд за наше собственное нынешнее состояние. Стыд– это в некотором смысле революционная сила.
«Надо заставить народ ужаснуться самого себя, чтобы вдохнуть в него отвагу». Так говорил Карл Маркс.
А нам есть чему ужасаться.
Позор и отказ
Кризис развивается точно по графику. Неспособность власти справиться с нарастающей волной социальных проблем закономерно перевела его в политическую сферу. При этом механизм управляемой демократии в очередной раз продемонстрировал все свои сильные и слабые стороны. Сила его состоит в том, что до определенного момента политическая система может довольно эффективно сопротивляться не только недовольству общества, но и давлению реальности. Но выдерживать это давление можно не беспредельно. И в этом главная слабость существующего порядка.
Политический механизм, при котором все партии, включая господствующую, являются не более, чем марионетками правящей бюрократической группы, которая регулирует их взаимоотношения, устанавливает ход событий и заранее планирует исход выборов, распределяя депутатские мандаты в соответствии со своими представлениями о необходимом политическом балансе, дает возможность власти уверенно проводить свою линию, не слишком оглядываясь на избирателей. Особенность российской политики состоит в том, что ей управляют «на входе». Отбирая участников предвыборной гонки по собственному усмотрению, власть может с очень большой долей вероятности планировать ее исход, не прибегая к грубым приемам фальсификации.
Однако методы управляемой демократии хороши во времена «тучных коров» и дают сбой в условиях экономического кризиса. В условиях, когда жизненный уровень падает, а политическая элита на это просто не реагирует, население с определенного момента оказывается больше всего недовольно не своими экономическими трудностями, а именно тем, что ему не дают возможности эффективно высказать свое недовольство. Так и не став процессом реального соревнования партий, выборы превращаются для публики в повод выразить власти свое раздражение. На фоне низкой явки избирателей резко растет процент людей, которые голосуют «назло власти». Такое поведение людей ничуть не меняет характер процесса, который как был, так и остается фарсом, но оно меняет баланс между марионетками, дезорганизует административные механизмы, а в результате получается не тот фарс, который был правящими кругами сочинен и отрепетирован, а совершенно иной – еще более абсурдный, позорный и дикий. Хуже того, кукловодам приходится самим выходить на сцену, связывать порвавшиеся нитки, убирать с глаз публики бессмысленно дергающихся кукол и выставлять самих себя на посмешище, опасаясь, как бы из зала не полетели тухлые яйца.
Представление безнадежно испорчено. Но ничуть не менее испорчена и репутация тех, кто зазывал нас в зал, обещая если и не шекспировские страсти, то по крайней мере серьезную драму. Можно понять старушку, по привычке голосующую за КПРФ и не понимающую, что эта партия не имеет ничего общего с собственным названием. Можно понять запуганных госслужащих, отдающих свои голоса «Единой России» потому, что в противном случае начальство грозит им всевозможными карами. Но невозможно ни понять, ни простить интеллектуалов и публичных деятелей, кичащихся своей оппозиционностью, но тем не менее азартно играющих в эту игру и даже призывавших идти на выборы других.