Восстание в пустыне
Шрифт:
После наступления сумерек, когда наше передвижение не могло быть видно, мы проехали на пять миль к западу от железной дороги. Тут к нам галопом подскакало трое всадников с донесением, что длинная колонна новых войск — пехоты и артиллерии — из Маана появилась у Аба-эль-Лиссана. Людям даманийе, потерявшим боевую готовность после победы, [112] пришлось покинуть свои позиции без боя. Сейчас они находились в Батре, поджидая нас.
Без единого выстрела мы потеряли Аба-эль-Лиссан, блокгауз, ущелье и господство над дорогой к Акабе.
Мы
Это известие побудило нас к немедленным действиям. Мы нагрузили наших верблюдов и пустились в путь через волнистые возвышенности этой части Сирийского плоскогорья.
Ехали всю ночь. Когда наступил рассвет, мы спускались к гребню холмов между Батрой и Аба-эль-Лиссаном. На западе перед нами открывался чудесный вид на зелено-золотую равнину Гувейра, а дальше — на красноватые горы, скрывающие от взоров Акабу и море.
Гасим Абу Дамейк, глава клана даманийе, беспокойно поджидал нас, окруженный своими отважными соплеменниками. Кровавые следы вчерашнего сражения еще были видны на их серых напряженных лицах. Они с глубокой радостью встретили Ауду и Насира.
Мы наспех выработали план и приступили к его осуществлению, сознавая, что не сможем двинуться вперед к Акабе, пока ущелье занято врагом. Если мы не выбьем его оттуда, наши двухмесячные усилия и риск окажутся напрасными, не принеся даже первых плодов.
К счастью, непредусмотрительность неприятеля дала нам неожиданное преимущество. Турки встали лагерем и погрузились в сон в долине, тогда как мы, оставшись незамеченными, заняли горы и окружили их широким кольцом. Вскоре мы начали обстреливать [113] турецкие позиции под склонами утесов, надеясь выманить их оттуда и спровоцировать нападение на нас. Между тем Заал с несколькими верховыми перерезал на равнине телеграфные и телефонные провода, ведущие в Маан.
Такое положение сохранялось весь день. Стояла ужасная жара, более сильная, чем я когда-либо испытывал в Аравии, а наше беспокойство и постоянное передвижение делали ее еще более непереносимой. Даже некоторые из крепких арабов валились с ног от беспощадных лучей солнца и либо отползали, либо их оттаскивали под утесы, чтобы они пришли в себя в тени.
Мы перебегали с места на место, заменяя подвижностью нашу малочисленность. Отвесные склоны гор были так круты, что легкие болели и мы задыхались, взбираясь на них, а травы во время бега обвивались, словно руки, вокруг наших коленей и мешали нам. Острые камни известняка изранили ноги, и еще задолго до вечера при каждом шаге мы оставляли на земле кровавые следы.
Наши винтовки так раскалились от солнца и стрельбы, что обжигали ладони, и каждый залп доставлял тяжелые страдания. Утесы, на которые мы бросались для прицела, обжигали грудь и руки, и вскоре кожа с них сползала лохмотьями. Жгучая боль вызывала жажду, но воды было мало. У нас не оставалось людей, чтобы доставлять ее в достаточном количестве из Батры.
Мы утешали себя сознанием, что в замкнутой долине
Как раз после полудня меня хватил солнечный удар, или, вернее, я притворился, что он меня хватил, ибо смертельно устал от всего и перестал обо всем заботиться. Я заполз в какую-то впадину, где стояла мутная лужица грязной воды, и намочил в ней свое платье. Ко мне присоединился Насир, задыхающийся, как загнанное животное. Его губы потрескались и кровоточили. За ним стремительным шагом появился и старый Ауда. Глаза арабского вождя были налиты кровью и вытаращены, а на скулах играли желваки.
Он саркастически усмехнулся, увидав нас лежащими, растянулся в поисках прохлады под насыпью и грубо буркнул мне хриплым голосом:
— Ну а что с племенем ховейтат? Все болтают, а никто ничего не делает?
— В самом деле, — грубо кинул я в ответ, так как был сердит на весь мир и на самого себя, — они часто стреляют, но редко попадают в цель.
Ауда, позеленев и задрожав от ярости, сорвал с себя головную повязку и швырнул ее на землю подле меня. Затем он помчался, как помешанный, обратно на гору, сзывая своих людей громоподобным голосом.
Они сбежались к нему и через минуту рассеялись по склону горы. Я боялся, что дело приняло дурной оборот, и добрался до того места, где Ауда одиноко стоял на вершине горы, глядя на неприятеля. Но все, что он мне сказал, сводилось к нескольким словам:
— Садись на верблюда, если хочешь увидеть, как действуют старики. [115]
Насир потребовал верблюдов, и мы сели в седло. Арабы промчались перед нами в неглубокую впадину, переходящую в низкую гряду. Мы знали, что находящаяся дальше гора спускалась удобными склонами к главной долине Аба-эль-Лиссана, несколько ниже источников. Все четыреста человек с верблюдами теснились здесь, недоступные для глаз врага. Мы подъехали и спросили у Шимта, что это означает и куда делись всадники с лошадьми.
Он указал через гряду на соседнюю долину и сказал: "Там, с Аудой", — и, когда он произносил эти слова, оттуда внезапным потоком хлынули крики и выстрелы.
Мы неистово погнали наших верблюдов к ребру скалы и увидали пятьдесят всадников, стрелявших и полным галопом мчавшихся на закусивших удила лошадях по последнему склону в главную долину. Двое или трое из них упали, но остальные неслись вперед с удивительной быстротой. Турецкая пехота, столпившаяся под отлогим утесом и приготовившаяся с ранними сумерками отчаянно пробиться к Маану, заколебалась и, наконец не устояв перед стремительным натиском Ауды, обратилась в бегство, смешавшись с его отрядом.