Восстание в пустыне
Шрифт:
Именно возле узкого бездонного ущелья реки Ярмук, железнодорожный путь из Палестины в Дамаск подымался на Хауран{52}. Отвесные склоны долины реки Иордан и неровность поверхности восточного плоскогорья послужили причиной того, что проложить этот отрезок железнодорожного пути оказалось труднее всего. Инженерам пришлось проводить его в извилистой долине, по которой протекала река, и железнодорожная линия многократно пересекала водный поток целым рядом мостов, из которых труднее всего восстановить было бы самый западный и самый восточный. Уничтожение одного из этих мостов отрезало бы на две недели турецкую
Мы изложили наш план Алленби. Он попросил, чтобы мы его осуществили 5 ноября или в один из трех следующих дней.
Насир, наш обычный сапер, отсутствовал, но с племенем бени-сахр был Али Ибн эль-Гуссейн, молодой и привлекательный шериф клана харита, который уже давно отличился под Мединой, когда Фейсал находился в отчаянном положении. Али, будучи некоторое время гостем Джемаля в Дамаске, уже знал кое-что о Сирии. Я попросил Фейсала отпустить его со мной.
Мой план заключался в стремительном переходе в два приема от Азрака до Ум-Кейса с горстью людей числом не более пятидесяти. Ум-Кейс стоял как раз над самым западным из мостов Ярмука. На нем находилось лишь с полдесятка сторожевых постов. Смена часовых производилась из состава соседнего гарнизона в Хемме.
Я надеялся убедить нескольких людей из племени абу-тайи отправиться со мной. Эти люди-волки обеспечили бы успешный штурм моста. Чтобы не дать подойти подкреплениям к неприятелю, мы смели бы подступы огнем пулеметов, управляемых индусами-волонтерами из индийской кавалерийской дивизии во Франции под начальством Джемаддар Гассан-Шаха.
Разрушение больших мостовых устоев ограниченными количествами взрывчатого вещества являлось операцией, требующей точности, затруднительной под огнем противника. Я пригласил капитана Вуда, инженера базы в Акабе, сопровождать меня. Он немедленно согласился, хотя и был признан врачами негодным [164] к действительной службе из-за пули, пробившей ему голову во Франции.
Джордж Ллойд, проводивший в Акабе несколько последних дней перед отъездом в Версаль на печальное заседание межсоюзного комитета{53}, заявил, что он поедет с нами до Джефера.
Мы заканчивали наши последние приготовления, когда к нам прибыл неожиданный союзник в лице Абд эль-Кадера эль-Джезаира{54}, внука воинственного защитника Алжира против турок. Он предложил Фейсалу распоряжаться душой и телом его соплеменников, смелых, непреклонных в бою алжирских изгнанников, живущих сплоченно вдоль северного берега Ярмука.
Мы ухватились за его предложение, которое давало нам возможность в течение короткого времени овладеть средним участком проходящей по долине железной дороги, включая два или три главных моста, не переполошив всех окрестностей, ибо алжирцы были ненавистными чужаками для арабов и арабы-крестьяне не примкнули бы к ним. В соответствии с этим мы отложили встречу в Азраке с шейхом Рафой, а Заалу не сказали ни слова. Взамен мы сосредоточили все наши
Пока мы занимались этими хитростями, пришла телеграмма от полковника Бремонда, содержавшая [165] предупреждение, что Абд эль-Кадер был шпионом на жалованье у турок. Это расстраивало все наши планы.
Фейсал сказал мне:
— Я знаю, что он сумасброд. Думаю, что он честен. Берегите головы и используйте его.
Так мы и сделали, оказывая ему полное доверие из тех соображений, что если он обманщик, то не поверит нашей чистосердечности, а если честный человек, то подозрительность к нему лишь сделала бы его обманщиком.
Безусловно, он был энтузиастом ислама, полусумасшедшим на почве религиозного фанатизма и самой неистовой веры в самого себя. Его мусульманскую щепетильность оскорбляло то, что я явно был христианином. Его гордость страдала от нашего общества, ибо племена относились к Али Ибн эль-Гуссейну как к высшему авторитету, а ко мне еще лучше, чем к последнему. Его тупость и глупость два или три раза заставляли Али терять самообладание, что приводило к тяжелым сценам. В конце концов Абд эль-Кадер покинул нас, беспомощных, в отчаянную минуту, а до того, насколько лишь хватало его сил, препятствовал походу и разрушал наши планы. [165]
Опять через железную дорогу
Напоследок мы роскошно попировали и выступили в путь вечером 24 октября 1917 года. В течение четырех часов мы подвигались медленно: первый переход всегда был трудным.
В добавление к моим собственным верблюдам и вьючным животным конвоя я снабдил верблюдами индийских добровольцев и одолжил одного Буду, а [166] другого Торну, гвардейцу Ллойда, сидевшему в седле, как араб, в полосатом плаще поверх хаки. Сам Ллойд ехал на чистокровном верблюде, которого ему одолжил Фейсал, — прекрасное быстроходное животное, но худое и остриженное после чесотки.
Наш отряд рассеялся. Вуд отстал от других. Мои люди, имея много хлопот с индийскими волонтерами, потеряли его из виду. Таким образом он очутился наедине с Торном. Во мраке, всегда заполнявшем по ночам глубины ущелья Итм, они потеряли направление на восток, по которому мы шли. В течение нескольких часов они скакали по главной дороге, ведущей к Гувейре, но наконец решили дождаться дня в какой-то боковой долине. Оба не были знакомы с местностью и не были уверены в арабах. Поэтому они по очереди стояли на часах.
Мы догадались о случившемся, когда недосчитались их во время нашего полуночного привала Перед рассветом несколько арабов поехали обратно с приказом обыскать три или четыре дороги, по которым могли отклониться пропавшие, и привести их в Рамм.
Мы же двинулись дальше к Рамму через волнистые склоны из розового песчаника и заросшие зеленым тамариском долины Наконец, когда на огромных утесах зажегся малиновый закат, мы вступили в долину Рамм.
Вуд и Торн уже находились там. Вуд был болен и лежал. Он сердился на меня, но за ужином наши дружеские отношения восстановились.