Восставшая Мексика. 10 дней, которые потрясли мир. Америка 1918
Шрифт:
Мы с Хуаном Санчесом давно уже завернулись в наши одеяла, а музыка и громкие возгласы танцующих по-прежнему не затихали. Была, должно быть, уже полночь, когда кто-то открыл дверь и закричал:
— Мистер! Oiga, мистер! Вы спите? Идемте танцевать! Arriba! Andale! [48]
— Я хочу спать! — ответил я.
После некоторого пререкания посланный ушел, но минут через десять вернулся.
— Капитан Фернандо приказывает вам явиться немедленно. «Vamonos!» [49]
48
Поднимайтесь! (ucn.)
49
Идем! (исп.)
Теперь
— Идите плясать, мистер! — кричали они.
Хуан Санчес уже натягивал сапоги.
— Мы идем, — сказал он. — Мистер будет танцевать! Капитан приказывает. Идемте, мистер!
— Я пойду, если пойдет весь эскадрон, — сказал я. Мои слова были встречены дружными воплями и хохотом. Все начали одеваться.
Всей толпой, человек в двадцать, мы подошли к дому. Пеоны, сгрудившиеся у дверей и окон, расступились, чтобы дать нам дорогу.
— Мистер! — слышались крики. — Мистер будет плясать!
Капитан Фернандо обхватил меня за плечи и закричал:
— Пришел, пришел, compa~nero! Давай танцуй! Давай, давай! Сейчас сыграют хоту!
— Но я ведь не умею танцевать хоту!
Патричио, весь раскрасневшись и тяжело дыша, схватил меня за руку:
— Идемте! Это нетрудно. Я познакомлю вас с лучшей девушкой в Сарке!
Мне ничего больше не оставалось. Окно было залеплено любопытными, человек сто толпились у дверей. Танцы были устроены в хижине пеона — обыкновенная выбеленная комната с неровным земляным полом. Две свечи освещали музыкантов. Раздались звуки «Puantes a Chihuahua». [50] Наступила тишина, полная затаенных усмешек. Я обнял девушку и начал с ней ходить вокруг комнаты, что всегда предшествует танцам. Мы неловко провальсировали с ней минуты две, как вдруг раздались крики:
50
«Мосты в Чиуауа» (исп.).
— Ого! Ого! Пора!
— Что нужно делать теперь?
— Vuelta! [51] Vuelta! Отпусти ее! — оглушительно кричали все.
— Я ведь не умею.
— Этот дурак не умеет танцевать! — взвизгнул кто-то. Другой затянул насмешливую песенку:
Гринго все — дураки, Они никогда не бывали в Соноре, И когда им надо сказать: «Десять реалов», Они говорят: «Доллар с четвертью»…Вдруг на средину пола выскочил Патричио, а за ним — Сабас, и каждый выхватил себе партнершу из ряда женщин, сидевших в одном конце комнаты. И когда я отвел свою даму на место, они начали выделывать «vueltas». Сделав несколько па вальса, мужчина завертелся один, отступив от девушки, закрыв лицо одной рукой и щелкая пальцами другой; девушка, упершись одной рукой в бок, приплясывая, шла за ним. Они подходили друг к другу, отступали, кружились. Все девушки были коренасты и неуклюжи, с тупыми лицами и плечами, сгорбленными от вечной стирки и перемалывания кукурузы. Некоторые мужчины были обуты в сапоги, другие — босы, почти при всех были револьверы и патронные ленты, а у некоторых за плечами висели винтовки.
51
Поворот (исп.).
Перед каждым танцем пары обходили вокруг комнаты, делали два тура и опять начинали обход. Помимо хоты танцевали еще тустеп, вальс и мазурку. Все девушки упорно глядели в землю, не говорили ни слова и тяжело прыгали вслед за своими партнерами. Прибавьте к этому земляной пол с выбоинами на каждом шагу, и вы поймете, что это была утонченнейшая пытка. Мне казалось, что я танцую уже вечность, подгоняемый хором голосов:
— Пляши, мистер! Держись! No gloje! He отставай!
Потом опять танцевали хоту, и тут я чуть не попал в беду. На этот раз я танцевал удачно — с другой дамой. Потом, когда я пригласил мою первую партнершу на тустеп, она пришла в бешенство.
— Ты опозорил меня перед всеми, — сказала она. — Ты… ты сказал, что не умеешь плясать хоту!
Когда мы начали обычный обход кругом, она вдруг крикнула своим друзьям:
— Доминго! Хуан! Отнимите меня у этого гринго! Он не посмеет дать сдачи.
С полдюжины молодцов бросились ко мне, а остальные с интересом ждали, что будет дальше. Момент был щекотливый. Но вдруг меня заслонил милейший Фернандо с револьвером в руке.
— Американец — мой друг! — воскликнул он. — А ну назад! Убирайтесь на свои места!..
Лошади наши были измучены переходом, и мы остались в Сарке на день. Позади Каса-Гранде лежал заброшенный сад, в котором росли серебристые деревья аламо, инжир, виноград и кактусы-питайа. Сад с трех сторон был окружен высокой глинобитной стеной, за которой в синее небо поднималась древняя белая колокольня. С четвертой стороны к саду примыкал пруд с желтой водой, а за ним до самого горизонта тянулась унылая бурая пустыня. Я лежал под фиговым деревом рядом с кавалеристом Марино и следил за парившими в небе грифами. Внезапно тишина была нарушена громкой быстрой музыкой.
Пабло отыскал в церкви пианолу, которую в прошлом году там не заметил генерал Че Че Кампа, при ней был только один валик — вальс из «Веселой вдовы». Разумеется, пианолу немедленно вытащили во двор, и все по очереди запускали ее. Рафаэлито сообщил мне, что «Веселую вдову» в Мексике любят больше всего остального и что ее написал мексиканец.
Находка пианолы подала мысль устроить вечером еще одно baile на террасе Каса-Гранде. К колоннам были прикреплены свечи, слабый свет, мерцая, освещал разбитые стены, черные зияющие провалы дверей и окон, дикий виноград, без помехи вившийся по балкам потолка. Внутренний дворик был забит пеонами, которые, несмотря па праздничное настроение, чувствовали себя неловко в господском доме, куда им раньше не разрешалось и ногой ступить. Как только оркестр кончал танец, немедленно начинала играть пианола, и танцы следовали один за другим без малейшего перерыва. Sotol, которого притащили целый бочонок, добавил жару. Настроение повышалось с каждым часом. Сабас, ординарец Пабло, открыл танцы с его подругой, потом ее пригласил я. Едва мы кончили, как Пабло ударил девушку по голове рукояткой револьвера и сказал, что он застрелит ее и всякого, кто теперь пригласит ее. Сабас после некоторого размышления вдруг вскочил, вынул револьвер и закричал арфисту, что он взял фальшивую ноту. Затем он выстрелил в арфиста. Несколько compa~neros разоружили Сабаса, и он, свалившись на пол посредине террасы, мгновенно заснул.
Танцы «мистера» уже не вызывали любопытства. Зато оказалось, что он интересен и в других отношениях. Я сидел рядом с Хулианом Рейесом, солдатом, у которого на сомбреро были изображения богоматери и Христа. Он был сильно пьян, глаза его горели фанатическим огнем.
Он вдруг повернулся ко мне:
— Ты будешь воевать вместе с нами?
— Нет, — сказал я. — Я корреспондент. Мне запрещено сражаться.
— Врешь! — закричал он. — Ты просто трусишь. Как перед богом — наше дело правое.
— Да, я знаю. Но мне приказано не принимать участия в боях.
— Какое мне дело до того, что тебе приказано! — закричал он. — Нам не нужно корреспондентов. Не нужно, чтобы о нас писали в книгах. Нам нужны винтовки, нужно убивать, а если мы погибнем, то станем святыми в раю! Трус! Уэртист!..
— Хватит! — сказал кто-то, и, подняв взгляд, я увидел, что надо мной наклонился Лонгинос Терека. — Хулиан Рейес, ты ничего не понимаешь. Этот compa~nero приехал за тысячи миль по суше и по морю, чтобы рассказать своим землякам правду о том, как мы боремся за свободу. Он идет в сражение безоружным, значит, он храбрее тебя, потому что у тебя есть винтовка. Уходи отсюда и оставь его в покое!