Восточнее Хоккайдо
Шрифт:
В каюту ворвался взволнованный вахтенный штурман и положил перед Рябовым клочок бумаги:
— А вы доложите о случившемся. Господам будет интересно.
…У флага на посту были матрос Шевелев и кочегар Ковалик. Они стояли у борта и смотрели, как цепочка офицеров и матросов поднималась по парадному трапу, не заметили, что по правому борту пробежали три матроса. Обернулись, когда один принялся спускать флаг, а другой уже вытаскивал из-под бушлата японский. Марья оказалась проворнее матроса Шевелева. Она успела нанести сильнейшую оплеуху одному японцу, дернула за шиворот другого, пытавшегося сорвать красный флаг, да так резко, что у того с треском, отлетели пуговицы. Тут и Шевелев подоспел, вырвал фал и вернул флаг на место.
Марья действовала молча. Она метнулась к щиту с пожарной принадлежностью, сдернула крюк одной рукой, другой прихватила гирьку. Крюк она вручила Шевелеву, и тот держал его как алебарду. А. сама, помахивая гирей, грозно предупредила оторопевших японских матросов:
— А ну, теперь суньтесь…
Вот об этом и доложил вахтенный штурман.
— Флаг на месте? — уточнил капитан.
— Так точно, Марья врезала, Шевелев помог.
— Передай: так стоять.
Рябов подождал, пока штатский все перевел офицерам, после чего заявил:
— Я заношу в вахтенный журнал запись об акте пиратства, о попытке захвата судна.
— О задержании! — вскочил лейтенант.
— С заменой флага?
— Ладно, флаг оставим в покое, — смирился Масафуми Дзуси. — Но вы обязаны подчиняться всем нашим распоряжениям.
Капитан пожал плечами:
— Вы ведь собирались зачитать какой-то документ?
Офицер торопливо пробубнил текст. Вскочил переводчик:
— “Японская империя имеет строго справедливую позицию по отношению к СССР, который является нейтральным государством…”
Меморандум слово в слово такой же, как и тот, что был зачитан в открытом океане. Снова о нарушении запретной зоны… О шифровке, направленной во Владивосток… А вот теперь нечто новое:
— “…Япония считает, что вы оказали помощь нашему неприятелю. Поэтому для подробного исследования наш корабль привел вас сюда, чтобы избежать опасного открытого моря. Пока обстоятельства не выяснятся, ваш пароход должен стоять. При досмотре желательно, чтобы вы дружественно выполняли наши требования”.
— Вам все понятно, капитан? — спросил переводчик.
— Разумеется, нет. Сперва я должен иметь копии на японском и русском языках. Могу продолжить беседу только после этого.
— Но это займет много времени!
— Я готов подождать. Кто курит, господа? Русские папиросы. Прошу.
С недовольными минами Масафуми Дзуси кисточкой, а переводчик при помощи авторучки принялись снимать копии. Капитан тем временем неторопливо встал из-за стола. Предложил поочередно господам офицерам папиросы. Подошел к Соколову, положил руку на его плечо и легонько вдавил в кресло. Этим жестом он приказывал ему быть свидетелем и только свидетелем всего происходящего. Сидеть. Молчать. Не вмешиваться. А Олег Константинович тем временем карандашом набрасывал портрет Масафуми Дзуси: низкий лоб и жесткий ежик волос. За очками в металлической оправе щелочки-глаза с припухшими веками. На широкоскулом лице нос, напоминающий клювик попугая. Приоткрытый рот с несколько выпиравшими верхними передними зубами. Кроме того, Соколов изобразил погончики, пуговички на мундире, ленточки с какими-то значками и медалькой.
— Не знал за вами такого таланта, Олег Константинович! — сказал капитан. — Господин переводчик, взгляните! По-моему, получился образ скромного, но истинного моряка императорского флота!
Переводчик хихикнул, но тут же, как говорится, прикусил язык, ибо неясно было, какой будет реакция оригинала этого шаржа. А капитан как ни в чем не бывало выспрашивал теперь самого Масафуми Дзуси:
— Не правда ли, есть сходство? Переведите: я готов заключить портрет в рамку и с согласия автора, даже с его дарственной надписью вручить на память.
Тон капитана был столь искренним и непосредственным, что и лейтенанту пришлось выдавить кисловатую улыбку.
Наконец перевод и копия оригинала меморандума были официально вручены, и капитан сообщил, что готов дать обстоятельный ответ по всем пунктам. Он говорил медленно. После каждой фразы делал паузу, чтобы дать возможность штатскому перевести все точно и тщательно. Кроме того, эти паузы давали возможность обкатать в уме каждое следующее предложение.
— Путь, по которому я шел, — единственный, согласованный между нашими правительствами, поэтому я не считаю себя виновным в том, что находился в данной части Тихого океана. Я был обстрелян и задержан на правильном курсе…
— Этот вопрос будет исследоваться, — встрял лейтенант.
— Что мне и было уже заявлено три дня назад. Далее. Являясь капитаном советского торгового судна и гражданином Советского Союза и зная о нейтральных отношениях между нашими странами, я не мог иметь никаких враждебных намерений против высокочтимого правительства Японской империи, его военно-морского командования и отдельных граждан. Обвинение в том, что я помогал противникам Японии, оказавшись случайно в зоне оперативных действий, решительно отвергаю.
Рябов остановился, неторопливо потянулся за папиросой, раскурил ее. Сегодня он курил только папиросы отечественного производства. Еще раз пробежал перевод меморандума:
— Продолжу. Я даже мысли не допускаю, что радиограммы, которые обязан давать владельцу судна во Владивосток, можно расценить как помощь врагам Японской империи! Если мои радиограммы могли принести вред, то почему конвойный корабль сразу не запретил говорить по радио?
— Вам было запрещено! — вскочил лейтенант.
— Ничего подобного, в вахтенный журнал занесены все распоряжения японской стороны. Я гарантирую точность ведения журнала.
— Немедленно прекратить связь! Аппаратуру опечатать!
Капитан передвинул том лоции на край стола. Голова Игоря исчезла из иллюминатора: он сигнал понял. А капитан решил “поторговаться”:
— Я не разрешаю трогать аппаратуру. Достаточно опечатать дверь рубки.
— Здесь Япония и командую я! — кипятился Масафуми Дзуси.
— За пределами палубы, разумеется. Но здесь наш флаг. И вы сами подтвердили, что пароход задержан, а не арестован.