Восточнее Хоккайдо
Шрифт:
— Я приказал молчать! — рявкнул на нее капитан.
Лейтенант вспыхнул, его задел вопрос. Рябов даже в такой напряженной ситуации едва не рассмеялся, когда услышал ответ:
— Офицер выполняет распоряжение командования.
— Таким образом? Но ведь здесь женская каюта, а не трюм. Марья, убрать барахло! Мне и то неловко смотреть…
— И не подумаю. Пусть сам сложит. Все равно стирать придется.
— Господин. переводчик, передайте лейтенанту пожелание кочегара.
— Это будет оскорблением чести офицера императорского флота! — взорвался Масафуми Дзуси.
— А я считаю оскорбительным такое ведение досмотра. Судно задержано для проверки груза и выяснения обстоятельств… Кочегар Мария Ковалик и все матросы к этому непричастны. В каютах только личные вещи.
— Теперь перестирывать все, — демонстративно ныла Марья.
— Не встревай, собирай барахло, сказано тебе! Все! — цыкнул капитан — Так вот, господин переводчик, я решительно протестую против обыска. Осмотреть каюты разрешаю.
— Хорошо, я дам указание, — процедил лейтенант и что-то зло буркнул офицеру и конвойному. Те ретировались в коридор.
— Благодарю вас, господа. Мы можем вернуться к нашей работе.
Теперь Рябов, кажется, начал понимать тактику группы досмотра. Вчера… Если бы сорвался, стал кипятиться, оправдываться, могли на каком-то слове, выражении поймать его японцы. А дальше?.. Оскорбительное поведение капитана… Сопротивление команды… Арест… Конфискация груза. И прощай “Ангара”. Сегодня… Умышленная порча груза. Расчет на то, что матросы возмутятся, начнется заварушка, Обыск кают… А если бы начали с каюты Сажина? Ох, сорвался бы Сажин, применил, чего доброго, гаечный ключ… И тогда на выручку своим с берега несется еще один бот, полный вооруженных матросов. Арест… Конфискация груза и судна., Сами провоцируют конфликт. И, хитрецы, как ни в чем не бывало отступают, когда видят, что номер не прошел
В третий раз от корки до корки изучен радиожурнал. Масафуми Дзуси решительно его захлопнул.
— Здесь нет одной телеграммы, посланной вами в день встречи с эскадрой. Бы ее передали шифром во Владивосток, — заявил он.
— Назовите о чем?
— О том, что вы видели и, следовательно, сообщили.
— Да, о бомбежке, о конвойном эсминце…
— И об эскадре! — выкрикнул лейтенант. — У нас копии всех шифровок. Вы умышленно не внесли радиограмму в журнал.
— Теперь понимаю, почему не была запрещена радиосвязь. Ваш “уполномоченный” провоцировал меня… Прошу предъявить радиоперехват.
— Он на борту “Баннкоку-мару”.
— Запросите.
— Нет, вы с нами туда отправитесь для выяснения вины. И немедленно.
Переводчик выскочил из каюты. По коридору раздался топот японских матросов. Но их опередили четверо моряков, вчерашних фронтовиков. Они встали шеренгой, прикрывая капитана. Дула карабинов нацелились в матросов Лейтенант выхватил пистолет:
— Всем матросам — прочь из каюты!
Впервые за эти дни вступил в словесный бой Соколов:
— Капитан из каюты не выйдет. Команда против.
— Я открою огонь!
Клацнули затворы Но матросы не шелохнулись.
— Не трогать стволов, — предупредил помполит.
Матросы плотнее сцепили руки и смотрели на раскачивающиеся дула карабинов, на широкоскулые желтоватые лица, в немигающие глаза матросов, на их руки, лежащие на спусковых крючках. Сколько продолжалось это противостояние вооруженных и безоружных — секунды? минуты? — никто потом вспомнить не мог. Наконец лейтенант вложил пистолет в кобуру и приказал конвою покинуть каюту.
— И вы можете выйти, товарищи, — сказал Соколов. Голос его охрип. Ему…хотелось сесть. Но капитан и японцы продолжали стоять. Шла жутковатая игра в молчанку. Соколов не выдержал:
— Вы можете сесть, господа. Как видите, команда действительно против, — и сам удивился, насколько ровно и спокойно произнес эти фразы…
— На сегодня досмотр окончен. Мы сходим с судна, — бросил лейтенант и направился прочь из каюты.
— Прошу вернуться, господин Дзуси, — остановил его Рябов.
Соколов ошеломленно посмотрел на капитана: что он еще задумал? Ну и выдержка у мужика! Лишь лицо немного бледнее обычного, но выражение лица упрямое и… спокойное, точно такое же, как вчера.
— Хотите заявить очередной протест? — едко спросил лейтенант, снова усаживаясь на диван.
— Нет. Считаю все происшедшее плохо разыгранным спектаклем. Я не успел задать вам несколько вопросов.
— О шифровке?
— Зачем же? Это ваш вопрос Я требую ответить, сообщено ли посольству СССР о нашем задержании?
— Мы послали в Токио человека…
— Но почему не воспользовались радио? Так быстрее.
— Это наше дело, — отрезал лейтенант.
— Когда будет освобождено судно?
— В ближайшее время.
— Когда будет сообщено о причинах обстрела парохода в то время, как оно легло в дрейф по приказу японского командования?
— Вопрос выясняется…
— Дата введения нового запретного района уточнена?
— Вопрос выясняется. Ведем переговоры с министерством.
— Имеете ли вы еще какие-либо претензии к нам?
— Пока нет.
— Благодарю за точные и ясные ответы… В таком случае что должен предпринять я, чтобы окончательно рассеять сомнения командования, выяснить недоразумение и тем способствовать быстрейшему освобождению судна?
— Ничего от вас не требуется. Стойте, пока не выпустим.
— Благодарю за искренний ответ. Все, вопросов у меня пока больше нет.
Еще пятеро суток все повторялось по одной и той же схеме с небольшими вариациями. Однажды явилась комиссия “из крупных специалистов”. Они долго и тщательно вычисляли, как загружены трюмы, соответствует ли объем груза весу сахара и муки, не прячется ли под мешками и ящиками металл: оружие, боеприпасы. На пятые сутки японцы вдруг подробнейшим образом стали выяснять состояние машин “Ангары”, скорость парохода в шторм и штиль, при ветре встречном и ветре попутном. Каждый визит стандартно завершался настойчивыми вопросами капитана и одинаково расплывчатыми ответами лейтенанте.