Восточный вал
Шрифт:
— Вот видите, вам даже известен генерал, люди которого подсовывают нам списки заговорщиков.
— И все же доложить, — это мой долг как руководителя Особой следственной комиссии Главного управления имперской безопасности.
— Интересно, сколько еще таких списков поставят вашей Особой комиссии из канцелярии Черчилля?
— Мне, Скорцени, понятна ваша скрытая ирония, однако мои люди уже проверили сообщение, касающееся контактов с англичанами и американцами евангелического священника Дитриха Бонхеффера. И абсолютно точно установили, что в конце тридцатых годов он действительно встречался с различными политическими и религиозными деятелями в Лондоне, а затем й в Вашингтоне. Причем содействовал ему
— Отголоски этой истории докатились даже до меня, хотя происходили задолго до моего появления в стенах РСХА.
— Но это не все. Как выяснилось, англичане не врут: пастор Бонхеффер в самом деле передал англичанам через некоего шведского епископа довольно пространный список яростных противников фюрера, принимавших участие в заговоре. Цель его была ясна: убедить английское руководство, что заговорщики действительно владеют внушительным перечнем своих сторонников.
— Мне известно об этом списке, — молвил Скорцени.
— А значит, известно и то, что многие лица из этого списка действительно оказались во главе заговора 20 июля.
— Так оно и произошло на самом деле, — сдал и эти позиции Скорцени.
— Кстати, один из первых значившийся в этом списке, Карл Герделер, в мае сорок первого, то есть накануне «русской кампании», тоже воспользовался посредничеством шведских дипломатов. А ему что понадобилось в Лондоне? Оказывается, он просил передать Черчиллю некий «Мирный план» урегулирования всех германоанглийских вопросов. Вот только приводиться в действие этот план мог лишь в том случае, если Лондон поможет прийти к власти «группе германских деятелей, — как было указано в его письме, — являющихся руководящими лицами во всех сферах жизни и готовых взять на себя всю ответственность за дальнейшую судьбу Германии». Но самое любопытное, что в списке, переданном английской разведке самим Герделером, он уже значился «теневым канцлером» демократических сил сопротивления фашизму.
— И все же англичане не зря сотнями сдают нам врагов рейха. Представился случай истребить значительную часть германской элиты руками самих германцев.
— Среди них найдется несколько людей, мало причастных в заговору, — согласился Мюллер. — Но тех, которые бы абсолютно не знали о нем, там не окажется.
— Не уверен.
— Сталин в таких случаях говорит: «Когда лес рубят, на щепки никто внимания не обращает». Или что-то в этом смысле. Так что у англичан свой интерес, у нас свой, — заключил Мюллер, кладя трубку.
Скорцени встретился взглядом с адъютантом, и оба отвели глаза. Они прекрасно понимали, что в этой мясорубке сгинет немало совершенно невинных, преданных нацизму людей, поскольку вряд ли фюрер пощадит хотя бы одного из значащихся в «лондонских списках». Ярость и месть — вот все, чем он сейчас руководствуется. Только неуемная ярость и неукротимая месть.
— Скорее всего, в этих списках действительно все из стаи заговорщиков, — пощадил самолюбие своего командира Родль. — И потом, я свидетель того, что вы ничего не могли сделать для спасения людей, которые стали жертвой интриги Черчилля.
— Пусть меня хоть что-то оправдывает в этой ситуации, — вздохнул штурмбанфюрер. — Но меня сейчас интересует другое: почему вдруг Мюллер стал отчитываться передо мной?
— Он не отчитывался, а оправдывался.
— Тоже верно, Родль.
— Пытается заручиться вашей поддержкой на тот случай, когда обвинять станут его самого — в излишней жестокости и несправедливости.
— А еще — в неумении распознать в лондонских радиодоносах элементарную провокацию британской разведки. Однако все это уже будет происходить значительно позже, когда «лондонских заговорщиков» всех до единого казнят.
Отпустив
Однако смотрел фюрер не на лежащую перед ним огромную карту — с лишь недавно нанесенными на нее линиями фронтов, вспоротыми стрелами наступлений и контрнаступлений; и даже не на все еще остававшегося в «ситуационной комнате» Бормана. Нет, это уже был взгляд в то отторженное от него самого, от всякой реальности, «никуда», за которым могло просматриваться разве что отчаяние; да еще страстное желание уйти не только из опостылевшей, окончательно предавшей его реальности, но и из самого отторгнувшего его мира.
Мартин улавливал его состояние и отлично понимал, что самое время предать фюрера одиночеству. Тем более что Гитлер никого не просил остаться, а в таком случае пребывание в кабинете любого, в том числе и его, рейхслейтера НСДАП, было недопустимо: фюрер уже не раз давал понять это каждому, кто предпринимал попытку уединиться с ним, будь то фельдмаршал, министр или генерал-адъютант.
И если время от времени Борман все же позволял себе нарушать его запрет, то лишь потому, что страстно желал утвердить и себя, и прочих приближенных в мысли, что он по-прежнему «вхож» к фюреру и что тот по-прежнему рад видеть его в любой ситуации, при любом душевном состоянии. Потому что никакими просчетами, никакими фронтовыми неудачами старая дружба их разрушена быть не может.
— Ну, что, Борман, что?! — явно не выдержал его присутствия Гитлер.
Пребывая в более или менее сносном расположении духа, фюрер обычно обращался к нему по имени. Если же он говорил «Борман», а тем более — на «вы», то за этим всякий раз следовала попытка официально отмежеваться от тех «особых отношений», на которые его заместитель по партии не просто претендовал, но и за которые яростно сражался, оспаривая право на них у Гиммлера, Геринга, Кальтенбруннера, Шауба… А в последнее время — еще и у группенфюрера Отто Фегеляйна [24] , который, женившись на сестре Евы Браун, решил, что стал родственником не только Евы, но и Адольфа. В чем, конечно же, самым невиннейшим образом ошибался. Хотя пока что и не догадывался об этом.
24
Отто Герман Фегеляйн, группенфюрер и генерал-лейтенант войск СС, являлся личным представителем Гиммлера в ставке фюрера. Был женат на Ильзе Браун, сестре Евы. 27 апреля 1945 года, переодевшись в гражданское платье, попытался бежать из бункера фюрера, но был схвачен и по приказу Гитлера расстрелян как трус и предатель. Такому решению Гитлера способствовало и то, что к тому времени он уже окончательно отрекся от предавшего его Гиммлера, чьим человеком Фегеляйн все еще продолжал оставаться.
— Я как ваш соратник по борьбе и партии… — начал было Борман.
— Соратник?!.. — возмущенно прервал его Гитлер. — Соратники вроде вас, Борман, любят только пиры победы; за поражения же приходится расплачиваться мне одному.
— Это не так, мой фюрер.
— Так, Борман, так! Пиры победы — вот что привлекает вас в той борьбе, в которой германский народ сражается с обреченностью гладиатора. Причем в Германии так было всегда, со времен Священной Римской империи. Что, впрочем, и тогда уже было предательски несправедливо. Предательски несправедливо, Борман.