Восток. Запад. Цивилизация
Шрифт:
– Подумаем.
– И если вдруг… - он протянул визитку. – Я бы хотел показать вам свою коллекцию. А заодно, если сочтете возможным, послушать ваши рассказы.
Он отступил.
И исчез.
– Вот ведь, - Милисента сунула нос в карточку. – А ведь и вправду полезет искать… заблудится.
– И что?
– Ничего. Пускай бы себе. Взрослый человек, но… Эдди говорил, что Большой Мак его трясет. Ну про карты и пути, и все такое. И что он вроде неплохой… а если этот заблудится, то и…
– Ты хочешь в экспедицию?!
Глаза
– Ради науки! – сказала она серьезно. – Наука требует свершений… кроме того… знаешь, летать в пустыне – это совсем, совсем иные ощущения…
И прищурилась.
Хитро-хитро.
– Мы… подумаем? – предположил Чарльз.
– Ага. Тем более времени до весны… надумаем. И передумаем. И потом снова.
Но в экспедицию отправимся.
В конце концов, если подумать, то там, в песках, наследство Милисенты. И не гоже отдавать его на разграбление всяким ушлым археологам. Эти, чуть отвернешься, не то, что ложечки серебряные, гробницу с горой вместе сопрут…
Да.
Определенно.
Эпилог
Эванора совершенно не чувствовала себя замужней женщиной. То есть, она понимала, знала, но… замужней женщине пристала серьезность. А у нее то и дело губы в улыбке растягивались. И уши краснели. И не только уши.
Как можно?
Никакой солидности. И новая шляпка ничуть не спасает. И в смысле солидности, и вообще…
Эдди подал руку, помогая выбраться из экипажа. Стало совсем вдруг… ну не может у приличной леди быть таких мыслей. Хорошо, что Эва не совсем приличная.
– Надеюсь, все получится, - Эдди посмотрел наверх.
И Эва посмотрела.
Отель был роскошен. И швейцар любезно распахнул дверь, пропуская. Внутри… да, красиво. Наверное. И роскошно. Людно.
– Прошу, вас ждут, - встречать их вышел управляющий лично. И глядел он на Эдди мрачновато.
– Что-то не так? – осведомился Эдди.
– Все… так… Жози вчера переехала. Она решила, что будет лично управлять этим местом. И возвестила о переменах.
Его губа чуть дернулась.
Перемены его явно не радовали.
А вот Эву не обрадовала встреча с этой самой Жози. Она-то представляла себе женщину… в возрасте. Серьезную. Важную. Такую, которая… которая не станет строить глазки чужому мужу.
И главное говорит медленно так, причем за каждым словом чудится что-то иное, понятное лишь ей и Эдди.
– Тише, - Эдди взял Эву за руку. – Это она по привычке.
– Ну да, - буркнула Эва. – К ее годам с привычками сродняешься, наверное.
Её явно услышали.
И женщина прищурилась. А потом вдруг улыбнулась.
– Так и держись, девочка, - сказала она вдруг совершенно иным тоном. – Иначе сожрут и не заметят… идем. Моя дорогая… внучатая тетушка заждалась.
– Уже даже так?
Женщина рассмеялась хрипловатым смехом.
Точно
Очень.
– Её злит, когда я называю её бабушкой. Впрочем, мне это тоже радости не доставляет. Так что… куда надо идти?
Никуда.
Мир изменить не сложно, особенно теперь, когда он слушается Эву. И дудка не нужна. Просто все вдруг становится слегка иным. И женщина тоже.
Здесь, на изнанке, она старше.
И морщины на лице. И… и даже жаль. Выходит, она так себя и чувствует. Вон, разглядывает руки, тихо вздыхая.
– Надо же…
– Это просто восприятие, - поспешила объяснить Эва. – У вас, наверное, была непростая жизнь.
– У кого она простая, - женщина отмахнулась. – Так где…
– Здесь, - леди, вышедшая из тумана, была идеальна настолько, насколько это возможно. Впрочем, Эве ли не знать, что порой мертвые могут больше живых. – Бесконечно рада, что у вас, наконец, нашлось на меня время.
– Простите, был занят.
– Несомненно… мужчинам это свойственно.
Леди не упустила случая уколоть.
– И так? Что вам удалось выяснить?
– Ничего, - ответил Эдди. – Но у меня есть возможность заглянуть в тот день. Если вы хотите.
Леди задумались.
Обе.
Взглянули друг на друга.
– Эва? – Эдди протянул руку, и Эва опустилась на нее. Как-то она даже почти освоилась в теле зимородка. Можно бы и человеком, но… птицей проще. – Вспомните его. Как можно четче. И идите за ней.
Эдди вытащил дудочку.
Хорошо.
Потому что память мира, она… не всегда надежна. И у Эвы не всегда получается. Но теперь… теперь она видит искорку над головой старой леди.
А потому и дорогу строит.
Туда.
Она сама превращается в человека уже в комнате. Роскошной. Правда тяжелой какой-то. Шторы задернуты плотно. Горит лампа, и свет её отражается в полированной поверхности стола, будто в озере.
На столе графин.
Горлышко его закрыто специальной пробкой, с замком. Но человек, который входит в комнату, имеет ключ. Он стар и медлителен. Он ступает, чуть покачиваясь, а у самого стола останавливается, сгорбившись, потирая колено.
Осматривается.
Вздыхает.
И открывает замочек. А затем осторожно высыпает что-то в графин…
– Что? – вопль леди разрушает тишину. – Этот… этот старый пердун?
Леди так не говорят.
Наверное.
– Мэйлор? Он меня отравил? Но… за что?
– За то, - скрипучий голос звучит из тумана, и тот расступается, выпуская того самого человека, разве что еще более старого, - что ты меня уволила.
– И что?
– Я был с тобой, Элеонора, когда все начиналось. Кто помогал тебе? Кто работал, когда больше некому было? За всех… кто не жалел ни сил, ни… кто спас тебя от твоего мужа? И ничего не попросил взамен. Конечно… кто я, а кто ты… блистательная и великолепная.