Вот это поцелуй!
Шрифт:
– И однако же, не стоит предаваться мечтам, ведь одиночество – наш удел. Не так ли? И ничего тут не попишешь, бедная моя Мэри-Джо.
В глубине души я романтик. Я была склонна к романтизму еще девочкой. Еще до того, как моя мать смылась, до того, как мной занялся отец. На свой лад. И задолго до того, как я вышла замуж за членососа, в которого влюбилась как сумасшедшая, что мне не помогло…
Я с трудом встала на ноги, упершись в колени Фрэнка обеими руками. Что я могла еще поделать? К тому же меня ждала работа…
Фрэнк судорожно потирал руки.
– А Натан?
– Он скоро придет, не волнуйся; Но он мне не понадобится.
Фрэнк вдруг вцепился в оконную раму, на которой крепились мои ящички с цветами, и, словно обращаясь к небесам, к густому сумраку, застонал:
– Но что это даст? А? Что мы с этого получим?
– Черт возьми, Фрэнк, прекрати! Надо же сохранить хотя бы минимум того, что у нас есть в жизни! Или, по-твоему, этот мир недостаточно безумен?
– Но что мы в нем изменим? Что в нем изменится, скажи? Мир все равно будет погружаться в бездну. Как камень в грязь. И в конце концов все равно пойдет ко дну, Мэри-Джо. Не принимай меня за полного идиота!
Он был почти на двадцать лет старше меня. Я в свои тридцать два иногда чувствовала себя старой, но не настолько. Не такой ужасающе старой.
Я еще хотела сажать убийц в тюрьму. Я еще была на стороне жизни, защищала какие-то ценности, самые простые, и решила держаться за них. Должны же быть у человека убеждения, какая-то позиция, которую он должен защищать. Человеку это необходимо. Так я думаю…
Когда я собралась выходить, Фрэнк встал у меня на пути, у двери, расставив руки. Он заявил, что надеется помешать мне совершить невероятную глупость, но не успел он закончить фразу, как я приковала его наручниками к батарее в коридоре. Сердце мое было разбито, они с Натаном разделали его под орех, но, как ни странно, я чувствовала себя в наилучшей форме. Кстати, незадолго до того я проглотила целую горсть амфетаминов, как раз когда Фрэнк повернулся ко мне спиной и стонал перед окном, моля небеса покарать его за грехи, а мне вернуть разум.
– Ты должен дать мне спокойно работать, – настойчиво повторяла я. – Ты что, хочешь сказать, что я тебе все еще дорога?
Свободной рукой он схватил мою и прижал к щеке. Раньше, зимой, он, бывало, согревал своим дыханием мои замерзшие пальцы. Вы не знаете, каким он был тогда. В те времена мои подружки готовы были меня сожрать от зависти, жутко ревновали. Он тогда научил меня кататься на коньках.
«Лижи, лижи мне руки, придурок», – подумала я и выскользнула за дверь, сжимая в руке оружие. Я иду, Рамон!
Я кралась вдоль стены, спускаясь со ступеньки на ступеньку тихо-тихо, затаив дыхание. Признаюсь, я была несколько взволнована знаками привязанности, которых удостоил меня Фрэнк перед тем, как я отправилась выполнять свою работу, рискуя жизнью ради загнивающего общества, – но у меня не было выбора.
До лестничной площадки этажом ниже я добралась вся в поту. Ладони у меня были мокрые. Я перекладывала револьвер из руки в руку и по очереди вытирала их о брюки (кстати, ляжки у меня словно одеревенели). Я прислонилась к стене рядом с дверью
Из квартиры не доносилось ни звука. Я сжимала оружие обеими руками над плечом; я была напряжена, как натянутая струна, и сжата, как стальная пружина, а вокруг меня все словно превратилось в стекло. Безмятежная тишина, царившая на этой площадке, пугала. Поодаль вокруг лампочки под потолком спокойно летал мотылек. Я предпочла бы, чтобы Натан был здесь, со мной, несмотря на ту ужасную гадость, которую он со мной сотворил. Будь он проклят!
Я знала, что он разозлится. Он не простит мне, что я принялась действовать в одиночку. Но кто в этом виноват? Очень бы хотелось узнать. Да за кого он меня принимает? Я позвонила в дверь.
Так как никто мне не открыл, я проникла в квартиру Рамона, взломав замок. Пренебрегая самыми элементарными требованиями безопасности. Но кто я такая? Я – женщина, которую все предали, бросили и унизили. Имела ли моя жизнь хоть какую-то ценность? Я бы не поручилась… То была не жизнь, а жалкое существование! Я со своей чудовищной внешностью, офицер по связям с геями и лесбиянками! Чего я стоила?
Я закрыла за собой дверь, приказав себе сосредоточиться на том, что делаю. Нельзя было больше думать о Натане, о Фрэнке, о смысле жизни, ведшей меня от поражения к поражению, о лишних килограммах, которые прилипали ко мне, как магниты. Ох, как мне все это надоело! К тому же в квартире ни черта не было видно, так что я рассадила себе ногу о журнальный столик. Я длинно выругалась сквозь зубы.
Потом глаза понемногу привыкли к темноте. Слабый рассеянный свет проникал сквозь задернутые занавески, обрисовывая контуры мебели, в том числе и кресла, буквально призывавшего меня в свои объятия. И как же мне хотелось в него сесть! Как же мне все надоело!
Так же у меня получилось и с Рамоном! Чем я с ним занималась? Я трахалась с убийцей! Надо было бы ущипнуть себя, чтобы в это поверить! И мне ведь понравилось! Я, правда, удивлялась: что же это со мной случилось, что я не могла этого осознать и что мне хотелось еще. Мэри-Джо, умеешь же ты собрать всякого на свою голову. Все делаешь шиворот-навыворот, бедняжка!
«Совершенно верно, – пробормотала я сквозь зубы, направляясь к креслу. – Я не жду оваций».
Я рухнула в кресло, тяжко вздыхая. Оно стояло прямо напротив двери! Стратегически важная позиция. Очень удобное кресло. Я наклонилась вперед, чтобы помассировать лодыжки: они распухли. К вечеру всегда распухают. Это у меня уже несколько лет. Очередная моя голгофа, если можно так выразиться. Ноги у меня уже как столбы. Можно подумать, будто я прыгнула прямо в пчелиный рой.
Я выпрямилась, от души надеясь, что мне не придется проторчать здесь всю ночь, что Рамон вернется не на рассвете. Нет, ну надо же, этот козел хотел, чтобы я ему платила за то, чтобы он меня трахал! А сам платил, чтобы трахнуть Дженнифер Бреннен! Хотелось бы, чтобы от некоторых вещей меня иногда избавляли. Тогда все было бы несколько по-другому.