Вот пришел папаша Зю…
Шрифт:
— Ах ты ж… охломон эдакий… — пришла в ярость Ниловна.
Она раскрутила в авоське капусту и со всего маху, наугад, огрела кого-то по каске, выпустив от удара своё орудие. Тут же от сильного толчка она улетела куда-то в сторону и очутилась рядом с Пашкой, прикрывавшимся от ударов своим «предводителем», — его обихаживали, оттесняя к тротуару, два омоновца. С воинственным кличем «Пидарас чёртов!» Ниловна бросилась на сына, растолкав «охломонов», и вырвала у него из рук «предводителя».
— Отдай Петра Ильича! — дёрнулся к матери Пашка.
— Так это проклятый Пётр Ильич вас взбаламутил? Так вот же тебе!
И Ниловна принялась древком от «предводителя»
— Ты чего, мать?! — закрывался от неё руками Пашка. — Чего я те сделал-то?
— Опозорил ты меня, вот чего! Несчастье ты моё! — не унималась Ниловна. — Только из тюрьмы пришёл, опять хочешь? Там из тебя дурь-то не выбили, так я выбью.
Она продолжала усердно орудовать древком, желая выбить из сына «пидараса» и вернуть его в дом нормальным человеком. Но перековать сына своими силами она, видимо, потеряла надежду. Увидя рядом омоновцев, она крикнула им:
— Ребятки, заберите Пашку моего, пидараса. Нет у меня сладу с ним. Может, вы что сделаете.
И Ниловна отступила от сына, открыв его омоновцам. Те, не долго думая, набросились на беззащитного Пашку, заломили ему руки за спину и поволокли к автобусу.
А Ниловна, швырнув «предводителя» наземь, плюнула в его поганую бородатую рожу и растёрла ногой.
— У, зараза, все беды от тебя, — объяснила она ему.
В срочном порядке Госдумой была восстановлена 121-ая статья об уголовной ответственности за мужеложество, и Пашка снова загремел на четыре года.
…И «… мать»
Когда Зюзюкин распустил все партии, кроме партии пенсионеров (и своей, разумеется), депутаты Госдумы так перепугались, что добавили к пенсиям пенсионеров по три деноминированных рубля. Правда, немного раньше, когда стали известны результаты выборов, депутаты перепугались ещё больше и со страху выписали себе ежемесячно премиальных по шесть тысяч тогда ещё неденоминированных рублей (триста деноминированных).
К октябрю месяцу оголодавшие пенсионеры, ещё ни разу не получившие своих пенсий с трёхрублёвой добавкой, организовали демонстрацию к Белому дому. Их идейным вдохновителем и организатором был председатель партии пенсионеров Сергей Антрошенко, сам, впрочем, возраста совсем не пенсионного.
Пенсионеры несли плакаты «Где наши пенсии?», «Пенсионеру — достойную пенсию и достойную жизнь», «Депутатов — на наши пенсии» и т. д. Впереди шествия два дедка несли огромный плакат, на котором был изображён тощий, дохнущий с голоду пенсионер с тремя рублями в руке; под ним было написано: «Я хочу кушать». Рядом с пенсионером стоял «упакованный», с брюшком, депутат, облокотившийся сразу на два «мерса». Депутат изрекал: «Дяди тоже хочут кушать».
Демонстрация подошла к Белому дому и стала требовать выхода к себе кого-либо из депутатов. Но депутаты были ужасно заняты, им совершенно было не до каких-то пенсионеров.
Депутаты, то бишь народные посланники решали весьма важный для себя вопрос. Вопрос был просто архиважный, касающийся жизни и смерти каждого из них.
Дело было в том, что когда президент-коммунист распустил партии и партийные блоки, депутаты, в своём большинстве до этого принадлежащие к каким-либо партиям, быстро сориентировались в текущем моменте и объявили себя независимыми. Потом они снова сориентировались, воспылали любовью к бессмертному делу Ленина и, кто поодиночке, кто группами, повалили подавать заявления в компартию. Некоторые, подсуетившись, уже ходили в кандидатах. Многие отыскивали свои старые партбилеты (кто не успел продать их за валюту иностранцам) и, потрясая ими, требовали восстановления справедливости. Депутаты члены КПРФ чувствовали себя ветеранами, старой гвардией и пытались свести счёты со своими бывшими идейными противниками, которые вдруг резко порозовели.
В это утро между депутатами как раз возникла небольшая рабочая потасовка на темы:
— можно ли считать коммунистом того, кто им был до августа 1991 года, ведь коммунисты теперь не те?
— нечего принимать в ряды компартии идейно нестойких товарищей, которые на поверку оказались совсем не товарищи!
— и вообще: настоящие коммунисты только те, кто все эти трудные годы оставался верен делу Ильича вместе с Геннадием Андреевичем, а все остальные продажные сволочи!
Депутаты так распалились, ведя свои дебаты, что стали бросать друг в друга пластмассовыми стаканчиками, папками и авторучками. И вот, когда один из депутатов запустил в другого депутата папкой, из неё неожиданно выпал партбилет старого, допутчевского образца, которым первый депутат хотел воспользоваться для восстановления справедливости. Депутат, в которого бросили папкой с выпавшим партбилетом, ужасно этому обрадовался, приняв как подарок судьбы, быстро подобрал партбилет и заорал, перекрывая гомон всех остальных:
— Партбилетом швыряешься, подонок?! Партбилетом?!!!
Всё вокруг замерло, а депутат, который огласил, что в него бросили партбилетом, подняв его высоко над головой, как Данко своё сердце, прошёл к трибуне. Перед ним испуганно расступались, чуя жаренное. Депутат, в которого бросили партбилетом, вспрыгнул на трибуну и произнёс краткую обвинительную речь.
— Товарищи! Ради этого священного документа люди гибли на фронтах гражданской и Отечественной войн. Умирали под пытками гестапо и гибли в газовых камерах концлагерей. Политые кровью и трудовым потом партбилеты стучат в наши сердца! Но, к сожалению, среди нас есть такие, претендующие на высокое звание коммуниста, для которых этот священный документ не что иное, как кусочек картона, которым можно швырнуть в лицо собеседнику, как какой-нибудь папкой или авторучкой. Это очень больно, товарищи, для сердца истинного коммуниста, которым я надеюсь в ближайшее время стать.
Депутат, надеющийся стать истинным коммунистом, выдержал необходимую паузу и скорбным голосом вынес приговор:
— Нет больше среди нас, товарищи, бывшего коммуниста… — и депутат прочитал имя несчастного.
При этих словах он полез в карман, и депутат, про которого объявили, что его больше нет, решил, что сейчас тот достанет пистолет и тут же, на месте, его расстреляет (и, пожалуй, поделом), — и сердце его сжалось. Но депутат, огласивший приговор, достал дорогую американскую зажигалку, чиркнул — и поджёг партбилет. Зал замер. Депутат, которого только что подожгли, рванулся к трибуне и заорал:
— Не трожь, сволочь!
Но пурпурные корочки загорелись, скручиваясь трубочкой. Депутат, поджёгший бывшего коммуниста, аккуратно проследил, чтобы сгорел каждый листочек со штампиками «уплачено» до августа девяносто первого года. Зал, включая обладателя горящего партбилета, завороженно следил за маленьким костерком на трибуне: ведь недаром говорят, что в огне есть что-то магическое… Особенно, когда на твоих глазах горит депутат, с которым только что в буфете ты пил пиво.
В это самое время к Белому дому и подошли пенсионеры. Разумеется, депутатам было не до них.