Война ассасинов. Жадная кровь – 2
Шрифт:
Мне выделили комнату внутри подземных катакомб КГБ, чтобы я отоспался. Конечно, было бы приятнее ночевать дома, но я был готов потерпеть ещё немного.
– Товарищ капитан, – постучалась девушка ровно в 7:30. – Вы уже встали?
Не только встал, но уже и собрался. Я открыл дверь.
– «Капитан»? В Вавилон я уходил старлеем.
– Магические способности у вас полностью соответствует капитанскому званию, так что неудивительно, что его уже присвоили. Я капитан Земцова. Аналитический отдел. Мне надо досконально
Как понимаю, Земцову прислал Ксавьер…
Несколько часов я рассказывал девушке-аналитику всё самое важное, что успел увидеть в Вавилоне. Ничего секретного я, естественно, не разузнал, но мои данные были нужны для составления общей картины.
– И последнее, – открывая новую страницу журнала, сказала девушка. – Какая причина закрытия города Алшайн?
– Это лучше спросить у Глеба. Я знаю только то, что туда свезли очень много магов.
– Пожалуйста, более конкретно.
– По моим прикидкам больше двухсот человек, но я могу сильно ошибаться.
– Ассасины были?
– Если и были, то своё Ки они скрывали.
– Чем занимались прибывшие маги?
– Насколько знаю – тренировками. В Алшайне находятся учебные базы.
– Какова обстановка в городе?
– Там довольно безлюдно. Низшим классам не хочется попадаться военным аристократам на глаза.
– Как вы считаете, силы в Алшайне могут быть одной из ударных групп в грядущей войне?
– Могут. Возможно, это их точка перебазировки.
– Насколько сильные зоны кальм в Алшайне?
– С этим вопросом не помогу. Кальму я практически не чувствую.
– Хорошо. Думаю, на этом всё. Спасибо за ответы, товарищ капитан. Наверно, вам бы хотелось поскорее увидеться с семьей, а не сидеть тут, но сами понимаете – служба обязывает.
– Да, я всё понимаю.
Земцова провела меня по череде коридоров к магу, меняющему лица. Это в прямом смысле был Вожжин №2, что меня несколько смутило.
– Нет, я не Вожжин, – сходу заявил дубликат. – Но мы имеем схожие лица.
– Не совсем понимаю смысл такого действия.
– Мне просто нравится эта парсуна, – со сладостью в голосе произнёс мужчина. – Здесь очень правильные черты лица. Для Вожжина, к слову, эта парсуна тоже не родная.
– «Парсуна»? Это вы так лица называете? Но вас же из-за этого будут путать с Вожжиным.
– Пускай путают. Работу мы делаем одинаковую.
Расспрашивать дальше я не стал. На мой взгляд, носить чужое лицо – это крайне неприятно, но находились люди, которые считали иначе. Для них неважно, настоящие они или фальшивые.
– Как результат? – Ставя передо мной зеркало, спросил Вожжин №2. Колдовал он чуть меньше часа.
– Вроде похож… Надо признать, немного непривычно видеть своё прежнее лицо.
– Не понравится парсуна – её всегда можно сменить.
– Нет уж, спасибо. Полгода с вавилонской рожей мне вполне хватило, – я встал с кушетки. – На этом всё? Я могу одеваться?
– Тело, кожа и, главное, лицо возвращены в первоначальный вид, но если хочется, могу приделать третью сиську.
– У вас даже юмор с Вожжиным одинаковый…
Голодный, немного злой, но при этом счастливый, я покинул штаб КГБ. Время уже было близко к полудню. По идее, у Сони уже закончились уроки, и Юля должна была пойти её забирать.
К Юле, как к приёмной матери, вопросов не было, а вот меня уже вполне можно назвать плохим отцом. За полтора года, как мы забрали Софью из детдома, больше года я был в командировках. Вахтовые, по две недели, на Вязь-4 и полугодичная в Вавилон.
Но Соня не жаловалась. Она была очень умной девочкой и не по годам взрослой. 12 августа 2038 года погибли её родители во время теракта в пригороде Москвы. Тогда ей было всего пять. Из родственников только бабушка в Краснодаре, но к ней девочка не захотела. Прям наотрез отказалась.
Соня категорически не хотела никого видеть и лишний раз с кем-то разговаривать. В компании детей она всегда старалась уйти в сторонку, а когда к ней приезжала бабушка, Соня как партизан молчала, прося периодически уйти.
Причём все эти попытки социализировать девочку проходили очень болезненно. Если Соне начинало казаться, что вокруг неё слишком много людей, или что с ней слишком часто разговаривают, она объявляла бойкот и переставала есть. Истерики у неё не было, лишь две простых просьбы – «оставьте меня одну и дайте рисовать или читать».
По этой причине Соня жила в детдоме чуть ли не отдельно. Еду приносили прямо к ней, а единственными, кто с ней контактировал, были воспитательница и учитель по рисованию, которая по совместительству являлась психологом.
Так продолжалось три года. В школу Соня не пошла, хоть уже давно умела читать и писать. Была надежда, что время залечит психологическую травму девочки, но ситуация не улучшалась, а даже становилась хуже. Соня научилась манипулировать взрослыми, делая всегда так, как хочет она. Сильных капризов не было – всё в рамках старого «оставьте меня одну».
Ради эксперимента, психолог Оксана стала ходить к Соне реже, но девочка на это никак не отреагировала. Её настроение не изменилось даже, когда уроков по рисованию не было месяц. Казалось бы, человек провел с ней три года и стал близок, однако Соня совсем так не считала. Для неё ровно ничего не поменялось.
Оксане из-за этого было очень обидно, но рук из-за проблемной девочки она не опускала. Её супервизор подал идею сменить тактику. Оксана перестала пытаться мелкими шажками вернуть девочку в социум и стала идти в сторону расширения интересов Сони.