Война и мир Михаила Тухачевского
Шрифт:
Тухачевский говорил Овсянникову: «Вот видишь, их расстреляли, я говорил, что надо давно было убрать… здесь Тухачевский нецензурно обругал товарища Сталина, тогда бы мы в 24 часа переизбрали все правительство»… Услышав их слова я спросила: «А кто же у власти–то будет?» У власти то будут люди, найдутся, были бы…
сказал Тухачевский… Он здесь же хвалил Пятакова, и он тоже хороший заслуженный человек, его надо бы оставить в живых… Тухачевский говорил, что все… расстрелянные троцкисты — хорошие ребята, но вот теперь расстреляны, а ведь все боролись за Советскую власть и много сделали для нашей страны… Об этом факте и разговорах я больше ни с кем не говорила, так как боялась, что меня будут таскать.
Двадцать лет спустя гражданке Р–ной вновь пришлось побывать на Лубянке.
Протокол допроса Р–ной Натальи Павловны.
Допрос начат 7 апреля 1956.
«…Я, как няня и подавальщица, обслуживала его и других больных.
Помню, что Тухачевский был очень вежливый и внимательный ко всем сотрудникам госпиталя.
Вопрос. О чем вас допрашивали в НКВД о Тухачевском?
Ответ. Прежде чем ответить на этот вопрос, я хочу рассказать следующее: После того, как я уволилась с работы в Центральном военном госпитале и устроилась на работу в гражданскую клинику, находившуюся на ул. Метростроевской, 19, меня вызвал к себе председатель месткома клиники, фамилию его не помню. Это было (л. 77) в том же 1937 году, но в каком месяце, не помню. В кабинете, кроме председателя месткома, находился один военный из НКВД. Военный стал меня спрашивать, работала ли я в военном госпитале и знаю ли Тухачевского. Я ответила… Через несколько дней меня взывали в НКВД на Лубянку… Несколькими днями позже за мной на квартиру приехал на автомашине военный и пригласил меня с собой… В машине он мне сказал, что мы едем в Бутырскую тюрьму, где увидим Тухачевского. Я очень испугалась и стала говорить, что ничего о нем не знаю. Тогда Скворцов стал успокаивать меня и заявлять, что Тухачевский — подлец, за его плечами очень много грязи, что он хотел отравить консервами армию »50.
Реалистичность обвинения блистательна.
«…Через несколько дней Скворцов снова заехал за мной и опять повез в Бутырскую тюрьму. В машине Скворцов сказал, что мы едем на очную ставку с Тухачевским. Я стала заверять Скворцова, что ничего не знаю о Тухачевском, и очень волновалась.
Скворцов успокаивал меня и говорил, что мне нужно сказать всего два слова и стал объяснять что я должна говорить на очной ставке.
При этом он повторил какое–то непонятное мне слово: «тиристичиски». Я говорила Скворцову, что не запомню этого слова и просила его сказать это за меня, но Скворцов настаивал, чтобы я сказала сама. В Бутырской тюрьме со мной случилось плохо. Тухачевского
мне видеть в тот раз не пришлось, так как было сообщено, что он — болен»51.
Неграмотной санитарке, ставшей главным свидетелем обвинения против Н. Н. Тухачевского задали невыполнимую задачу: слово «террористический» — не для ее интеллекта.
И в 1956–м она страшно запугана, так же, как в 1937–м.
«Я ничего о нем не показывала, говорил Скворцов, а Тухачевский, как я помню, все время повторял: «категорически отрицаю».
После второй очной ставки, в связи с нервным заболеванием я слегла в больницу, где пробыла около месяца.
Вопрос. Вам зачитываются ваши показания на допросе 23 сентября 1937 года, из которых видно, что Тухачевский в вашем присутствии говорил в госпитале о необходимости убрать Сталина и переизбрании Правительства. Эти же показания, как видно из протокола от 27 октября 1937 года, вы подтвердили на очной ставке с Тухачевским. Подтверждаете их сейчас?
Ответ. Мои показания на допросе 23 сентября 1937 года и на очной ставке с Тухачевским 27 октября 1937 года мне прочитаны.
Какой–то разговор о Сталине и о Правительстве был в госпитале между Тухачевским и другими больными, но содержание этого разговора я сейчас совершенно не помню и не могу объяснить, правильно ли были (л. 78 об.) записаны ранее мои показания или нет. Я даже не помню, чтобы мне зачитывали мои показания на допросах в 1937 году, хотя вижу, что подписи на протоколах стоят мои».
«Вопрос. Как выглядел Тухачевский во время ваших очных ставок с ним в Бутырской тюрьме?
Ответ. На первой очной ставке с Тухачевским он выглядел нормально, а на второй — очень плохо, его трудно было узнать, так как выглядел стариком, очень худым. Одна половина лица имела синеватый оттенок. Помню, что когда его ввели в кабинет, и Скворцов предложил ему сесть, Тухачевский садился на стул очень осторожно, со стоном и говорил, что он очень устал и просил Скворцова решать его дело скорее»52.
Дело решили действительно очень быстро.
Обвинительное заключение по следственному делу по обвинению Тухачевского Н. Н. от 23 декабря 1937 года:
«Будучи допрошен в качестве обвиняемого, Тухачевский виновным себя в шпионской деятельности признал, отрицая свое участие в военном заговоре»53.
Его приговорили к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 25.12.37.
У Н. Н. Тухачевского было двое детей — сын Андрей, которому в 1937 году исполнилось 5 лет, и дочь Маша семи лет.
«После ареста родителей нас с сестрой взяли в специальный детский дом. Их было много тогда — для детей врагов народа, — рассказывает сын Николая Николаевича Тухачевского, Андрей Николаевич. — Сначала нас с сестренкой привезли под конвоем в детскую Даниловскую тюрьму. Помню множество детей в огромной темной камере. И я, пятилетний, бегал и кричал: «Где моя Марийка, пустите меня к сестре! У меня больше никого нет!..» Болели мы страшно, вшивели, голодали, конечно. Я, помню, говорил сестре: я не буду спать, я хочу смотреть, как я буду умирать. Если буду умирать, разбуди меня… Уже в 1948 году мать освободили, я пришел ее встречать на вокзал, но ее уже ждали, чтобы снова арестовать…»54.
Андрея и Марию Тухачевских через несколько лет взяли на воспитание из детского дома дальние родственники, они же дали им свою фамилию — Томашевич. Настоящую
фамилию они вернули только в 1957–м.
Снова — история, хранящаяся в архиве Лубянки.
«Председателю Особого Совещания от 3/к Бейер (Тухачевской) Марии Викентьевны 1905 г.
Прошу Вашего снисхождения. Прожив с мужем 12 лет, я не заметила за ним ничего недостойного Советского гражданина. Как Ч.С.И.Р будучи проверена на протяжении почти 9–ти лет в испр.труд. лагере, в труде и быту, потеряла здоровье и была актирована, как инвалид. По истечении 3–х лет со дня освобождения, я надеялась выхлопотать снятие судимости, тем более, что получила уведомление о смерти мужа еще в 1944 г. Вернувшись без семьи (дети мои были взяты в маленьком возрасте из дет.дома на воспитание) я вышла замуж вторично и единственно стремилась вместе с мужем поселиться, где можно было бы жить мне и найти работу ему. У мужа бывала, но жить в Москве, на его квартире отнюдь не намеревалась. И была арестована на вокзале. Вины за собой никакой не знаю, ни словом, ни помыслами и прошу Вашего снисхождения при осуждении.
М. Бейер 19/III 49 г.55».
Снисхождения не было. Была реабилитация — в 1957–м.
Александра Николаевича, младшего брата маршала, арестовали 29 августа 1937 года.
Из анкеты арестованного:
«Родился 1 сентября 1895. Профессия: музыкант–виолончелист и бывший преподаватель Военных сообщений. Служил в старой армии в чине прапорщика до 1917. С 1918 по 21 г.
и с 1925 по 37 К–10 и военинженер II ранга. Демобилизован.
Образование высшее: 5 курсов консерватории до 1917 и окончил Военно–транспортную академию РККА в 1933 г.»56.