Война и Мир
Шрифт:
Небольшое сопротивление ждало нас дальше, в Выбеле. Здесь стоял целый турецкий табор, порядка семисот человек пехоты. Они успели перегородить дорогу, соорудили редут и обезопасили себя с фланга рогатинами.
Было видно, что турки боятся нас до одурения. Доносились их крики, которые по идее должны были нас запугать, но произвели совершенно противоположный эффект — всем захотелось побыстрее показать себя.
— Атакуем? — поинтересовался Зазерский.
— Позже. Сначала дадим размяться молодцам Ломова. Надо и им пар выпустить.
— Верно, пусть прочистят свои пукалки, — хохотнул Зазерский. — К слову, я слышал, что когда
Конноартиллерийский дивизион полковника Ломова, двигающийся в арьергарде, начал подходить через двадцать минут. В его составе находились две батареи, вооруженные новейшими 87-мм конными, с укороченными стволами, пушками. Максимальная дальность стрельбы такого орудия уменьшалась, но зато оно и весила всего 360 кг.
Туркам хватило шести выстрелов прямой наводкой, после чего они дружно побежали. В дело сразу же вступили гусары и донцы. Битвой это избиение язык назвать не поворачивался. Неприятеля гнали до самых окрестностей Никополя, и те немногочисленные выжившие, что успели укрыться под защитой стен, могли считать себя счастливчиками.
Особо значимых трофеев мы не получили, но два ружья и три ятагана старинной работы я в свою личную коллекцию взял. Вообще, с моей подачи цесаревич Николай уже сейчас озаботился сохранением материалов по начавшейся войне, для чего создал специальную группу, которая собирала все то, что оставалось на полях сражений, различные документы, архивные записи, фотографии, личные вещи офицеров и солдат, а также прочие свидетельства происходящего.
Никополь расположился на холмистой местности. С севера его прикрывал Дунай, с запада скалистый берег реки Осма*, а на востоке крутая долина Эрмель. Проживало здесь около пятнадцати тысяч человек, а тремя крупнейшими кварталами считался турецкий, болгарский и еврейский.
Мы остановились прямо на дороге, примерно в пяти верстах от массивных каменных ворот крепости, построенных еще в Средневековье. Над ними гордо реял красный турецкий флаг с белым полумесяцем и звездой. Издалека он казался маленькой яркой точкой.
Подходить ближе было опасно. Я достал бинокль и принялся исследовать стены, за которыми возвышались багровые черепичные крыши и узкие фитили минаретов. Перед ними находились редуты, укрепленные фашинами и бревнами. Виднелись стволы пушек.
Две казачьих сотни и гусарский эскадрон обогнули город и выдвинулись по дороге, идущей вдоль Дуная дальше на запад. Остальные заняли округу и принялись ожидать подхода бригады генерала Кнорринга.
— Разреши пострелять по редутам, Михаил, — попросил подскакавший Ломов. — Уж очень моим молодцам не терпится угостить башибузуков русскими гостинцами.
— Так у тебя же полевые орудия, а не осадные, толку мало будет, — возразил я.
— А мы так, для поднятия боевого духа и чтоб турок не дремал.
— Тогда действуй, — разрешил я.
Продолжая держать в уме, что враги могут решиться на вылазку, Ломов рассредоточил орудия максимально далеко и взялся за дело. Конные артиллеристы стреляли весело, с огоньком, чему неприятель явно не обрадовался. Правда, до города конные пушки не доставали, а эффект стрельбы по укреплениям оказался слабым, но тут скорее работал психологический фактор.
Турки от нашей наглости опешили. Наверное, им казалось, что эта такая военная хитрость, раз три конных полка решились с ними потягаться. Через несколько минут они опомнились и тогда заговорили вражеские орудия. А еще через полчаса прискакал взволнованный Кнорринг в сопровождении десятка офицеров. Как выяснилось, генерал услышал звуки канонады, решил, что мы вступили в самый настоящий бой и решил нас осадить.
— Да что у вас здесь творится? — с ходу закричал он, размахивая руками от волнения.
— Стреляют, Александр Владимирович, — я пожал плечами. — Как говорится, на войне как на войне. А целью войны является мир, вот мы его всеми силами и приближаем.
Генерал грозно уставился на меня, резко взмахнул рукой и приказав следовать за собой, отвел в сторону. Хорошо хоть, что у старика хватило ума не распекать меня при подчиненных, но зато наедине он высказал мне все, что думает о столь «безответственном и опасном поведении».
— Чем вы думали, столь безрассудно атакуя турок? — разошелся он. Лицо его покраснело, а усы вздыбились, как у кота во время мартовских баталий. Стоящие в отдалении товарищи старательно отводили глаза и делали вид, что ничего не слышат. — А если бы вас окружили и разбили?
— Думал мозгом, ваше превосходительство, и особо не рисковал, — спокойно парировал я, без особых эмоций слушая его пламенную речь. При этом было ясно, как день, что генерал распекает меня не за конкретные действия, а за то доверие и покровительство, что мне оказывает цесаревич. Уж очень ревновал барон к чужим успехам, особенно, когда они его стороной обходили. А мне везло на таких генералов, сначала Кропоткин, теперь Кнорринг, прям мистика какая-то.
– Мозгом!? Значит, вы позволяете себе дерзить старшему по званию? — мне показалось, что прямо здесь барона хватит кондрашка, так как он засипел и принялся судорожно расстегивать воротник мундира.
— Никак нет!
— Отныне я категорически запрещаю вам делать хоть что-то без согласования со мной. Вам ясно?
— Так точно, — вновь ответил я и щелкнув каблуками, приложил два пальца к кепи.
Для воспитательного воздействия оскорбленный в лучших чувствах Кнорринг еще раз смерил меня грозным взглядом, после чего вернулся к офицерам и внушительно оглядев их, громогласно заявил, что с этой минуты принимает командование. Так началась осада Никополя.
Катенька* — купюра номиналом в 100 рублей.
Осма* — современная река Осым.
Глава 8
Глава 8
К Никополю мы подошли вечером 21 июня. Девять суток крепость находилась в осаде. 18 пехотных батальонов, 34 эскадрона и почти 100 орудий в составе Западного отряда обложили турок со всех сторон, начав планомерный обстрел и готовясь к генеральному штурму. С северного берега Дуная нам помогала румынская артиллерия. Общее руководство осуществлял цесаревич, но конкретные детали продумывали Столыпин и Шнитников. Мы с Кноррингом старались лишний раз не встречаться друг с другом. Впоследствии я узнал, что он написал на меня рапорт, в котором указал на мои рискованные действия, которые могли привести к катастрофе всего Западного отряда. Естественно, цесаревич оставил жалобу без внимания, более того, одобрил мои решения, от чего вражда Кнорринга к моей скромной персоне усилилась еще больше.