Война (Книга 2)
Шрифт:
Хотя Павлов не отличался особым умением быстро и глубоко вникать в свойства человеческого характера, тем более если речь шла о человеке не столь высокого воинского звания и, видимо, положения, он, вглядевшись в лицо и глаза старшего батальонного комиссара и ощутив властную силу его ума, предположил, что разговор будет сложным. С каменным лицом выдержал его встречный изучающий взгляд, как бы давая понять, что всякое уже видел в жизни и что даже в этом блеклом одеянии, сидящий на жалкой пружинной койке, он не считает себя лишенным высоких званий и больших заслуг
Старший батальонный комиссар, видимо угадав мысль Павлова, глубоко вздохнул, понимая нечто, недоступное Павлову в его нынешнем положении. И, подавляя в себе волнение, сказал:
– Вы требовали встречи с наркомом обороны...
– Я и сейчас требую, - с напряженным спокойствием ответил Павлов.
– Нарком не может оставить командный пункт фронта. Я представляю руководство следственной части...
– Ни на чьи вопросы, пока я не побеседую с маршалом Тимошенко, отвечать не буду!
В это время дверь землянки распахнулась, и в лучах электрической лампочки сверкнул красной эмалью густой частокол ромбов в петлицах Мехлиса.
– Почему не будете отвечать?!
– грозно спросил Мехлис, который, оказывается, слышал последнюю фразу Павлова. Он остановился посреди землянки и, скользнув взглядом по вытянувшемуся и отступившему в угол старшему батальонному комиссару, уставил на Павлова суровые глаза.
– Я требую, чтобы мне дали возможность встретиться с наркомом обороны.
– Павлов так и остался сидеть на койке.
– Помимо того, что я - член Военного совета фронта, я - заместитель Председателя Совнаркома СССР!.. Этого вам мало?
Павлов некоторое время затравленно смотрел на Мехлиса, затем тихо спросил:
– В чем меня обвиняют?
– В предательстве!
– резко бросил страшное слово Мехлис.
– Но это же абсурд!
– Факты - вещь упрямая!
– Мехлис враждебно смотрел в окаменевшее, бледное лицо Павлова, почему-то убежденный, что изрекает истину.
– Кому же приказано меня судить?
– с каким-то скрытым вызовом тихо спросил Павлов.
– Военной коллегии Верховного Суда СССР!
– Суд будет закрытым?
– Да, суд будет закрытым!
– Я требую, чтобы меня судили в присутствии наркома обороны и начальника Генерального штаба! Я все-таки генерал армии!
– Нарком и начальник Генштаба пытаются исправить последствия вашего предательства! Им не до вас!.. А что касается того, что вы бывший генерал армии, то надо помнить: истинное величие человека измеряется только обширностью сделанного им добра и принесенной Отечеству пользы... Так что не о чем с вами говорить, гражданин Павлов! Теперь слово за правосудием! И Мехлис, повернувшись, стремительно вышел из землянки.
После ухода Мехлиса Павлов и старший батальонный комиссар несколько минут молчали, не глядя друг на друга, и это молчание будто сблизило их. Наконец Павлов тихо спросил:
– А вам что от меня надо?
Старший батальонный комиссар присел на табуретку к простому, желтого цвета столику, по другую сторону которого сидел
– Дмитрий Григорьевич, - с чувством какой-то неловкости начал старший батальонный комиссар, - вы, конечно, понимаете, что товарищ Мехлис погорячился... Вы еще не осуждены, и званий никто вас не лишал. Но вы под стражей и предаетесь суду.
– Я знаю, что это значит, - сурово бросил Павлов.
– Тем более... Меня прислал к вам лично нарком обороны. Пусть мое невысокое по сравнению с вашим воинское звание не смущает вас... Я представляю следственную часть своего управления, но сейчас хочу побеседовать с вами по поручению маршала и как старый большевик...
– О чем же беседовать, если мне шьют измену!
– Глаза Павлова сверкнули лютостью.
– Нет, - спокойно возразил старший батальонный комиссар.
– Я вам зачитаю формулировку обвинения, которое вам предъявят при официальном начале следствия.
– Он развернул и полистал блокнот.
– Тут будет идти речь не только о вас.
– Да?! А кто еще арестован?
– Пока не знаю...
– И начал читать: - Такие-то и такие-то, "состоя в указанных должностях в начале военных действий фашистской Германии, проявили трусость, бездействие, нераспорядительность, допустили развал управления войсками, сдачу оружия и боеприпасов противнику... Вследствие своей трусости, бездействия и паникерства нанесли серьезный ущерб Рабоче-Крестьянской Красной Армии, создали возможность прорыва фронта противником в одном из главных направлений и тем самым совершили преступления, предусмотренные статьями сто девяносто три дробь семнадцать "б" и сто девяносто три дробь двадцать "б" Уголовного кодекса Российской Федерации..."
В землянке наступило тягостное молчание. Когда старший батальонный комиссар спрятал в планшетку блокнот, Павлов тихо спросил:
– Кому все это надо?
– Дмитрий Григорьевич, неужели не понимаете?
– Старший батальонный комиссар смотрел на Павлова с грустью.
– Я вот говорил с ранеными, которые вырвались из-под Минска... Беседовал с командирами, прибывающими оттуда. Все ошеломлены! Сколько людей там осталось, сколько нашей техники уничтожено! Да, ходят разговоры и о предательстве... И конечно же, о виновности руководства. Хотя очень трудно совокупность всех причин, приведших к тому, что случилось, вложить в узкие и четкие рамки...
– А если обстоятельства виноваты?
– болезненно спросил Павлов.
– Но ведь их тоже создают люди... А вот попавшие в окружение части стали жертвами обстоятельств.
– Ясно...
– Павлов тяжко вздохнул.
– Я сейчас в двух лицах: жертва обстоятельств, которые создали немцы, и творец обстоятельств, в которые попали войска фронта... Зачем же тогда еще кого-то арестовывать? Все выполняли мои приказы! Но и я свои распоряжения не из пальца высасывал.
– Вот об этом давайте и поговорим. Не для следствия... Я бы, пожалуй, начал с вашего предложения о расформировании танковых корпусов два года назад.