Война миров Z
Шрифт:
(Адзания робко улыбается).
— Наверное, это все слишком сентиментально. Мы знаем только, что Редекер был бессердечным чудовищем, а объятия старика никак его не взволновали. Но я могу вам сказать, что тогда Пола Редекера видели в последний раз. Даже сейчас никто точно не знает, что с ним случилось на самом деле. Именно тогда в игру вступил я, в те полные хаоса недели, когда по всей стране воплощался план Редекера. Мне пришлось изрядно попотеть, и это еще мягко сказано, но как только я убедил всех, что работал с Полом много лет и, самое важное, понимаю его ход мыслей лучше кого-либо, как могли мне отказать? Я работал во время отступления, потом в месяцы консолидации, и так до самого конца войны. По крайней
(На прощанье я пожимаю своему собеседнику руку, и меня отвозят обратно к парому. Охрана не дремлет. Высокий африканец снова меня фотографирует. «Излишняя осторожность не повредит, — говорит он, протягивая мне ручку. — Многие хотели бы отправить его в ад». Я расписываюсь рядом со своим именем под заголовком Психиатрического учреждения на острове Роббен. ИМЯ ПАЦИЕНТА, КОТОРОГО ВЫ НАВЕЩАЕТЕ: ПОЛ РЕДЕКЕР).
Филипп Адлер хоть и не католик, но присоединился к толпам посетителей военного убежища Папы. «Моя жена родом из Баварии, — объясняет он в баре нашего отеля. — Ей надо совершить паломничество в Собор Святого Патрика». Он в первый раз выехал за пределы Германии после окончания войны. Мы познакомились случайно. Он не возражает против моего диктофона.
— Гамбург был сильно заражен. Они ковыляли по улицам, вываливались из Новоэльбского туннеля. Мы пытались заблокировать его машинами, но мертвяки протискивались в любую щель, будто проклятые жирные черви. Беженцев тоже хватало. Они приезжали даже из Саксонии, надеясь уйти по морю. Все корабли давно ушли, в порту царил бардак. Больше тысячи человек застряло на «Рейнолдс Алюминиумверк», и примерно в три раза больше — на терминале «Еврокай». Ни еды, ни чистой воды, просто ждали, пока их спасут. Снаружи рвались мертвяки, и еще не знаю сколько зараженных сидело внутри.
Порт заполонили трупы, но трупы, которые все еще двигались. Мы оттеснили их туда водяными пушками для разгона демонстрантов; сэкономили боеприпасы и чуть почистили улицы. Мысль была хорошая, пока не упало давление в водозаборных кранах. Мы потеряли командира двумя днями раньше… дурацкий случай. Один из наших пристрелил зомби, который уже почти на него забрался. Пуля прошла через голову, выбив частичку зараженного мозга прямо на плечо полковника. Дикость, правда? Перед смертью он передал мне командование сектором. Моим первым долгом было отправить его к праотцам.
Я организовал командный пост в отеле «Ренессанс». Хорошая дислокация, большая зона обстрела и достаточно места для нашего подразделения и нескольких сот беженцев. Мои люди, те, кто не был занят на баррикадах, пытались занять похожие здания. Когда дороги заблокированы, а поезда не ходят, лучше всего изолировать как можно больше гражданских. Помощь была близко, вопрос — когда она поспеет.
Я собирался организовать команду для поиска оружия — у нас кончались боеприпасы — когда поступил приказ отступать. Ничего необычного. Наше подразделение отступало с самых первых дней Паники. Только одна деталь — пункт сбора. Они использовали координаты картографической сетки, в первый раз за все время с начала заварушки. До тех пор нам просто передавали название гражданских пунктов по открытому каналу, чтобы беженцы знали, куда подтягиваться. Теперь это была закодированная передача по карте, которую мы не использовали с конца холодной войны. Мне пришлось трижды подтвердить координаты. Нас посылали в Шафштедт, к северу от канала между Северным и Балтийским морями. Все равно что в гребаную Данию!
Кроме того, нам строго приказали не брать с собой гражданских. Хуже того, приказали не говорить им о своем уходе! Какая-то чушь. Они хотели, чтобы мы отступили
Я запросил подтверждение. И получил его. Запросил снова. Вдруг у них не та карта или поменялись коды без нашего ведома (это была бы не первая их ошибка).
И тут я обнаружил, что со мной говорит генерал Ланг, командующий всем Северным фронтом. У него дрожал голос. Я слышал это даже сквозь треск выстрелов. Он сказал, что никакой ошибки нет, что мне надо собрать остатки гамбургского гарнизона и немедленно выступить на север. Не может быть, говорил я себе. Забавно, да? Я принимал все, что происходило вокруг, мертвецов, которые воскресали, чтобы сожрать мир, но это… исполнить приказ, который косвенно приведет к массовому убийству?
Так вот. Я хороший солдат, но я еще и западный немец. Чувствуете разницу? Тем, кто с востока, внушали, что они не ответственны за зверства Второй мировой войны, что они, как добропорядочные коммунисты, не меньше других пострадали от Гитлера. Понимаете теперь, почему скинхеды и неофашисты появлялись в основном на востоке? Они не чувствовали ответственности за прошлое, как мы на западе. Нас с колыбели учили нести позорное бремя прадедов. Нас учили: даже надев военную форму, вы в первую очередь должны быть верны своей совести, невзирая на последствия. Вот как меня воспитали, и вот как я ответил. Я сказал Лангу, что не могу в здравом уме выполнить такой приказ, что не могу оставить людей без защиты. Тут он взорвался. Крикнул, что я буду следовать полученным инструкциям — или меня и моих людей обвинят в измене и накажут «по-русски». До чего мы докатились, подумал я. Все слышали, что творилось в России… мятежи, репрессии, децимации. Я оглянулся на всех этих мальчиков восемнадцати-девятнадцати лет отроду. Уставших и напуганных, сражающихся за свою жизнь. Я не мог так с ними поступить и отдал приказ об отступлении.
— Как они отреагировали?
— Жалоб не было. По крайней мере не слышал. Они немного поспорили между собой. Я притворился, что не замечаю. Они исполнили свой долг.
— А гражданские?
(Пауза).
— Мы получили все, что заслуживали. «Куда вы? — кричали нам из домов. — Вернитесь, трусы!»
Я пытался отвечать, говорил: «Мы придем за вами. Вернемся завтра с подкреплением. Просто оставайтесь на месте мы вернемся завтра».
Они не верили.
«Мерзкий лгун! — крикнула какая-то жен шина. — Из-за тебя умрет мой ребенок!»
Большинство не пытались следовать за нами, они слишком боялись зомби на улицах. Пара храбрецов вскарабкалась на наши бронетранспортеры и попробовала вскрыть люки, мы их сбросили. Нам пришлось закрываться, потому что из домов в нас начали кидать всякую всячину — лампы, мебель. Одного из моих людей ударило полным ночным горшком. Я слышал, как по люку моего «Мардера» чиркнула пуля.
На пути из города мы прошли мимо расположения последнего из новых подразделений быстрого реагирования. Их сильно потрепало в начале недели. Я тогда еще не знал, что они были одними из тех, кого решили пустить в расход. Эти люди прикрывали наше отступление, чтобы за нами не увязалось слишком много зомби или беженцев. Им приказали держаться до конца.
Их командир сидел на башне своего «Леопарда». Я его знал. Мы вместе участвовали в компании НАТО С ВС в Боснии. Наверное, будет слишком сентиментально сказать, что этот парень спас мне жизнь, но он принял-таки сербскую пулю, которая определенно предназначалась мне. В последний раз я видел его в больнице, в Сараево, он смеялся, что выберется из этого дурдома, который какой-то недоумок назвал страной. И вот встреча на разбитой дороге в сердце собственной страны. Мы встретились взглядами и отдали друг другу честь. Я нырнул обратно в БТР и притворился, что изучаю карту, чтобы водитель не увидел моих слез. Когда мы вернемся, пообещал я себе, я прикончу этого сукина сына.