Война на пороге. Гильбертова пустыня

Переслегин Сергей Борисович

Черчилль ненавидел коммунистов. Его личной ненависти хватило, чтоб завести холодную войну. Рузвельт остался «хорошим». Недавно показывали фильм о том, что Черчилль мечтал поразить ядерными бомбами все крупные города России, а Рузвельт, вот умница, его остановил. Поколения детишек теперь назовут Черчилля выродком рода человеческого, с ним падет в их представлениях Англия, а америкосы останутся такими хорошими-хорошими с резиновыми улыбками до ушей. В Англии на его, Гномов, взгляд что-то было достойное, там было искусство и искренность, там была аристократия духа, которая теперь осталась разве в узкоглазом государстве Восходящего Солнца, даром, что тоже остров.

Ot+A&u TJtfCCAMM* Елшл Tft+tCAMM**.

Гному всегда мерещилась битва за Англию, поэтому его можно было считать законченным психом. Про высадку он знал все. По иронии судьбы нужно было писать про «холодную

войну», про то, что случилось после, а не до. Никак было не объяснить этой высокоанглоязычной молодежи, которая вечно торчала в Америке на стажировках и сытых работах в университетах, что война никуда не делась и что по-прежнему русские и нерусские дерутся и отступают, а «кто-то подумал — совсем не осталось врагов». Несколько раз им с Редактором приписывали паранойю, мол, «разжигают национальную рознь» и «нечего тут!». Гном ничего не хотел разжигать, просто все его прогнозы об исходе торговых и политических сражений сбывались. Конечно, он играл за Россию, как за любимую фиолетовую фишку в детстве. Но когда Русый из 14-го дома хотел ее присвоить себе, маленький Гном встал и понял, что он в свои семь сейчас убьет этого девятилетнего здорового Русого, который и ходил к ним только затем, чтоб мать покормила супом, а вовсе не играть в фишки. Фишка отступала. Все меньше оставалось решений, а когда сужается выбор — нужно выходить в позицию Бога, иначе ни к черту не разглядишь продвижений войск. Бога Гном не любил. Он в него верил, но ни разу не чувствовал от этого никакой радости. В церкви и на похоронах он крестился машинально. Лидия бегала в церковь и даже картинно падала на колени перед иконой. Ей очень шло черное. Когда Гном любил ее, ему казалось, что Бог, наверное, заигрывает с ней, когда он, Гном, спит. Последнее время Лидии не везло. Спрос на фурий упал. Раньше Лидия ненавидела компьютер, холодную войну и Англию. Про фишку он ей не говорил. Странно, что она ни разу не заметила, как он носит ее с собой. Потом, когда появилась флешка, два объекта подружились, и ритуал защиты от демонов был завершен. Если становилось смутно, Гном проверял, на месте ли артефакты. Когда Лидия ушла к своему суффию, Гном за четыре месяца написал «Десант». Редактор рукопись не взял и косился еще некоторое время. Пару лет Гном побился в другие издательские тусовки. У него взяли все, что он написал раньше, он купил себе старенький фольксваген и раздал долги. «Десант» жил на флешке и более нигде. Альтернативная высадка немцев в Англии в тоскливом ноябре 1941 года никому была не нужна. Улыбка без кота. Про тоскливый ноябрь Желязны написал смешной роман от имени кошки - нежный — как смерть. Гном выложил «Десант» на сайт, равнодушно принял критику и уточнения от своих, терпеливо снес восторги молодежи и забил на это. По- чему-то здесь, в психушке, опять полезла Англия. Костистой лапкой старого Лорда — забыл, мол,что ли, за тобой должок!

Камень влетел в окно, стекла с треском посыпались, удар в шкаф, и вроде все.кончилось. Петенька вскочил, Гном сложил ноут и убрал его в ящик: «Одевайся, пошли посмотрим, что там!» - Гном был решителен. Петенька ничего такого не хотел, особенно в свое дежурство, и идти куда-то боялся. «Мало ли кто? Охранник давно ушел». Это не распространялось, но служащие знали, что охрана работает до 22.00, а потом сливается, так было заведено еще в наркушке, говорят, начмед «сам» так велел. Начмедом была тетка, изворотливая, как угорь, и наглая, как танк. В единственное неза- решетчатое окно, вот это разбитое, тогда шел прием товара. «Людям тоже жить надо», — говорила начмед. Она умерла в прошлом году, не выдержав нового помещения и необходимости новой логистики трафика. Говорят, наркоманы любили ее, как мать родную. Хоронить пришли такие красавцы, что на кладбище вызвали милицию. Все это рассказывал Петенька, который крутился в санитарах с четырнадцати лет, потому что жизнь его не избаловала родителями, доходами и прочими полезными обстоятельствами. Наркотики его обошли. Что было странно. Гном это уважал.

Они спустились вниз. Там действительно стояла кучка народцу и, похоже, никуда уходить не собиралась.

– Здравствуй, братишка!
– протянул Гному руку высокий, отделившись от кучки парней.

– Родители не доложили о братьях, но будьте здоровы все равно... Зачем пожаловали? — спросил Гном, чуть растягивая слова, невольно подражая этому хлыщу неведомо зачем.

«Струсил, что ли?» — проснулся внутри Оппонент. «Не-е-т, это не меня, а Петьку трясет. Столько всего попережил за жизнь безродную и надо же — трус».

— Иди, Петька! Это ко мне, — кивнул он санитару, и тот рысью скрылся в дверях, затарабанил башмаками

по лестнице вверх.

Оборот был плох, как и все в жизни Гнома. Он не знал никого из этих. И нигде, кроме как в сети, да и никого, кроме сгинувших полководцев прежних войн, он не трогал. Факт. Вот только дяденьку в метро побил однажды за отсутствие патриотического чувства.

— Стекло поменять придется, — угрюмо сказал он просто так, потому что накатило безразличие от творящейся вокруг чужой жизни, в которой он ни при чем и нигде, так — специалист по «Люфтваффе» и еще по многому такому, чего не проходят в школе и что не продается на рынках по- литтехнологий.

— Стекло мы вставим, братишка, — отозвался высокий, — а с тобой будем искать место поговорить, где светлее.

Теперь Гном понял, что тусовочка при высоком имела четкий национальный признак: все низкорослые, чернявые и узкоглазые

«Корейцы, что ли? — тупо решил Гном про себя.
– Ну не японцы же, в самом деле, на пятой линии Васильевского Острова среди ночи бьют стекла в городской психушке, чтоб его, Гнома, взять живым? Чудеса со знаком минус. "Ночи без мягких знаков"». В душе поднималось что-то знакомое: может быть, не надо было сливать все таблетки?

Высокий жестом пригласил Гнома пройти к фонарю на той стороне улицы, Гном поплелся, узкоглазые потянулись за ними шагах в пяти.

— Ребята! А вы меня ни с кем не путаете? — Гном даже поуспокоился мыслями и стал собой — язвительным.

— Нита, Аликсяндл Ились, ви наса осень интилисюете.

— А, — сказал Гном, — ну понятно, и на кого же вы работаете? — Ему стало весело.

— На импилатола, Аликсандл Ильись...

Малорослый с длинным что-то проговорили на восточном наречии, и у фонаря длинный протянул Гному фотографию человека, которого Гном знал уже несколько лет, только здесь Редактор был моложе, стройнее, одет в безукоризненный костюм и в очках. Он стоял, небрежно облокотившись на балюстраду, и смотрел прямо в кадр, то есть на Гнома, — эдакий Штирлиц, снятый в момент раздумий о судьбах страны.

— Не знаю такого, — ответил Гном. — А вы знаете?

— А-а-а, а окга ви поселедний раси видилиси?

— Третьего дня, — машинально ответил Гном.

— Мы ищим, ищим, осеня васно, осеняя извинити..., маленький японец почти плакал, — ему улажаись опаснось. — Тут Гном вдруг понял, что его-то опасность миновала, а также и то, что с Редактором плохо, очень плохо и, может быть, он даже погиб, и что это ужасно некстати в череде последних событий... И жалко ужасно, и ничего нельзя сделать, и даже непонятно эти-то кто: защитники или убийцы?...

— Коида ви подете домоя, Аликсия, ми будеми ради васа пригласить. — Японец совал ему визитку с тиснением.

— Я говорю по-английски. Причем сносно, — сказал Гном длинному, — скажи им, чтоб не парились.

— Я читаль васа книга, очень холосо, очень умна, осень ... не зная кака сказаль..., — заявил вдруг японец, который до этого не проронил ни слова. Гном рассмотрел их всех. Они были похожи. Но уж очень нейтрально одеты. Одна из них была высоколобая японка с глазами, как у анимашки и губами в нитку, словно рот ей склеили изнутри. Недалеко стояла черная машина, ее бампер только поблескивал в темноте. У Гнома на миг возникло ощущение, что все эти одинаковые - это одна воронья стая, связанная невидимыми нитями, и если поднимаются на крыло, то вместе, синхронно. И что ему лечиться нужно от глюков. И еще нужно срочно делать такие же Стаи, потому что внутренние Оппоненты не спасут. Нужен клин. Иначе — труба дело. Гном понял, что больше всего ему не нравится этот русский, длинный. Он был неуместен. К тому же хохол, Гном уловил акцент... «или поляк какой-то». А Стая нравилась. Тревожила, но была красива. Японка, не проронившая ни слова, была их головой, маленькой такой, изящной головкой.

Оппонент сгинул. Ветер играл бумажками, загонял их под капот. Было такое впечатление, что машина сейчас медленно оторвется от земли и полетит, забыв эту беспричинную посадку на Пятой линии.

Сцлсь. fle+имльн lbМ*а fltjiCAСИФА

Гном поднялся наверх, протянул Петеньке стобаксовую бумажку и сказал: окно вставишь, на остатки выпьешь за мое здоровье, ухожу я. Бумажку дал длинный, официально извинившись за визит, забыл, мол, про фамильярности, и заведение такое странное. Сказал еще с нажимом, что официальные лица не успели сделать что-то официально, а он, Гном, очень уж мало доступное лицо, а тут еще и в больнице... Петенька загрустил. Гном сунул флешку в ноут и слил последний день — несколько фраз про Англию, взял у Петеньки ключ от «арестантской» и пошел одеваться. На улицах погасили фонари, потому как гражданам спать пора, и электричество экономить нужно.