Война «невидимок». Остров Туманов
Шрифт:
— Сто крон.
— Я ослышался?
— Двести. На это можно опоить весь остров.
— Мне нужно… — рыжий решительно проговорил: — Тысяча крон.
— Может быть, вы воображаете, что управляющий вашим прибалтийским майоратом переводит сюда подати ваших крепостных?
Довольный своей шуткой комендант рассмеялся. Но каково было его удивление, когда обычно терпеливый и покорный барон вдруг нахлобучил шапку и шагнул к двери.
— Эй, вы! Какая муха вас укусила? — крикнул комендант.
Он бросил на стол триста крон. Барон, не считая, сунул деньги в карман.
— Чтобы
— Сначала с ним нужно выпить бочку пива.
— Из вас мог бы выйти первоклассный шантажист, но вы слишком уж мелкая дрянь.
Барон, шагнувший было к двери, остановился. В его воспаленных глазах появился злобный блеск затравленного зверя. Весь он, со своими небритыми щеками, с клочьями рыжих бачек, с гнилыми клыками между дряблыми губами, стал похож на старого, обессилевшего хорька.
— Я не простил бы вам этого оскорбления, — медленно проговорил он, — если бы знал вас, как крупную дрянь. Ведь в расходную книгу секретных фондов вы сегодня запишете на меня всю тысячу.
Полковник вскочил и бросился к барону.
— Вы с ума сошли! Я пристрелю вас!..
— Пристрелите своего же золотого осла?! Вряд ли…
Полковник выхватил пистолет. Барон втянул голову в плечи, закрыл лицо руками. Он не видел, как из-за портьеры выскочил Вольф и выбил из руки коменданта оружие. Барон отнял руки от лица, и воспаленные красные глаза его встретились с твердым взглядом Вольфа.
— О каком человеке вы тут бормотали? — спросил Вольф барона.
— Я… я еще не знаю, кто он…
Тяжелая рука Вольфа легла на плечо барона.
Всякое желание сопротивляться исчезло. Барон снова был послушным филером.
— Это русский. Он бежал с «Марты», — бормотал он.
— Он жив?!
— Мне остается узнать, где он скрывается.
Вольф кивком выразил удовлетворение.
Барон, пятясь, толкнул спиной дверь и поспешно захлопнул ее за собою.
Подарок Элли
Уже несколько дней Житков находился в суровом убежище, куда привели его Нордаль и Элли. В пещере было не слишком уютно. Но Элли оказалась права: это уединенное место было единственным, где Житков мог чувствовать себя в безопасности. По ночам девушка навещала его, приносила пищу. Часами сидела она на корточках у входа в пещеру, не спеша рассказывая о жизни острова или слушая его рассказы о России.
Когда солнце уходило за горизонт настолько, что длинные тени соседних гор заслоняли вход в пещеру, они садились у входа, и Житков с жадностью подставлял лицо свежему морскому ветру. Он отдыхал от влажной духоты пещеры, от вынужденной неподвижности.
В эти дни Элли была единственным человеком, чей голос слышал Житков. Ему нравилась эта живая, энергичная девушка, порой казавшаяся сильной, мужественной, а порой вдруг становившаяся застенчивой, почти робкой.
Это случалось чаще всего, когда они оставались с глазу на глаз в серебряном сиянии ночи. В такие минуты Житков не раз ловил на себе лучистый взгляд ее больших глаз. Он знал, что, кроме забот, ничего не доставляет ей, знал, какое трудное и опасное путешествие совершает она каждый раз, пробираясь к пещере. На пути от поселка к ущелью лежал ледник — один из многочисленных ледников, прорезающих плато острова. Зеркальную поверхность ледяной реки рассекала гигантская трещина. Когда Житков, по пути в пещеру, впервые увидел эту трещину, он невольно подумал, что Элли заблудилась. Нужно было родиться здесь, вырасти на этом острове, среди его гор и ущелий, исходить вдоль и поперек его глетчеры, чтобы с такой уверенностью, как это сделала Элли, найти узкий лаз, ведущий вниз, в самую пропасть, и без колебаний устремиться по нему. Глубоко внизу, в недрах ледяного колодца, было достаточно узко, чтобы без труда преодолеть пространство, разделяющее берега пропасти. Но подъем на противоположный край трещины показался Житкову вдвое сложнее спуска.
Это-то путешествие девушка и совершала еженощно ради того, чтобы принести Житкову термос с обедом и посидеть с ним часок-другой. По ее словам, старый Глан уже сговорился с Нордалем: когда будет подготовлено бегство с острова, Житкова отведут к слесарю. Однако потом этот план изменился. Решили, что пребывание беглеца у Нордаля, пользующегося у немцев репутацией неблагонадежного, было бы опасно. Поэтому Нордаль договорился с новым пастором: Житков получит приют в его домике или, если понадобится, даже в церкви.
Сегодня ночью Элли пришла к Житкову особенно оживленной. Все шло отлично. Адмирал получил у немцев разрешение на дальний лов. Через два дня он уходит в море, а вместе с ним — Элли. Они возьмут Житкова и высадят его на дальних островах, куда заходят промысловые суда с материка.
— Я рада за вас! — сказала Элли.
Но в тоне ее Житкову послышалась грусть:
— Что с вами, Элли?
— Нет, нет… ничего! — Она отвернулась.
— Элли… — удивленно пробормотал Житков.
Он притянул к себе девушку и крепко поцеловал ее. Элли вырвалась.
— Так не нужно!.. — пробормотала она, отвернувшись, и стала тереть щеку, в которую ее поцеловал Житков. Потом с деланой веселостью сказала: — Вот, посмотрите лучше, какой подарок я вам принесла.
И протянула Житкову старую трубку-носогрейку.
— Спасибо. Теперь мне остается только разжиться табачком, — усмехнулся Житков.
Элли с торжеством вытащила из кармана кожаный кисет, украшенный ярким изображением национального флага.
— Это вам от отца… А трубка — от меня. Я нашла ее недавно на берегу.
Они поговорили еще несколько минут. Прощаясь, Элли сказала:
— В следующий раз я приду уже для того, чтобы отвести вас к пастору.
Когда Житков, нагнувшись к фонарю, стал набивать трубку табаком, сердце его едва не остановилось: донышко старого чубука было заделано монеткой, совсем маленькой серебряной монеткой. Да это же трубка Бураго, та самая трубка, которую он в свое время получил из рук Мейнеша у ворот музея! Но как могла она оказаться на берегу острова Туманов? Должно быть, Мейнеш снова завладел ею, пока Житков был болен, а потом потерял здесь. Или она побывала в руках Витемы?..