Война «невидимок». Последняя схватка
Шрифт:
Затем он объяснил цель своего приезда: не выгружая оружия, судно должно немедленно повернуть в море.
— Вы идете с нами? — спросил Лунд.
Найденов отрицательно покачал головой.
— Я должен позаботиться о том, чтобы за вами не отправили погоню. Я должен вернуться на берег.
— В лапы к этим чертям — гуннам?
— Не надолго.
Нордаль решительно тряхнул головой.
— Возьмите меня с собой!
— Верно, Йенсен, — сказал Лунд. — Если пастор не возьмет нас с собой, мы сами высадимся тут на берег. Вот и все! Мы не можем бросить его на произвол судьбы.
Найденов рассмеялся.
— Я знал, что вы хорошие люди, — теперь вижу, что вы просто замечательные товарищи! Но когда нужно будет, я сам позову вас, а до тех пор оставайтесь на судне.
Лунд упрямо сказал:
— Оттесен отлично доведет эту посудину обратно. Мне тут и делать-то нечего. Эй, кто-нибудь, кликните ко мне штурмана Оттесена!
— Я вижу, что вы все решили уже за меня, — усмехнулся Найденов. — Ну, быть по-вашему!
Он спустился в катер, сопровождаемый Нордалем и Лундом. Через час они приближались к берегу.
Найденов сказал:
— Наши здешние друзья скроют вас, пока я покончу со своими делами.
— Не могу ли я быть вам полезен? — спросил Нордаль.
— Ваша помощь была бы, может статься, и не лишней, но я постараюсь справиться один, чтобы никто не видел вас.
— Какого рода дела вам предстоят, херре пастор? Будьте откровенны.
— Не собираюсь скрывать, — сказал Найденов. — В моем номере в отеле лежит связанный человек, хорошо вам знакомый. Это Мейнеш. Нужно сделать так, чтобы он исчез, не успев поставить на ноги полицию.
Нордаль протяжно свистнул.
— Если бы вы сразу сказали, о ком идет речь, я бы не стал и спрашивать разрешения сопутствовать вам. Мейнеш! Слишком опасная птица! — Нордаль обернулся к Лунду. — Я до сих пор не могу себе простить того, что мы отпустили его с «Марты».
— Если бы я думал тогда, что они могут спастись, я бы повесил его собственными руками, — мрачно проворчал Лунд.
— Друзья мои! — Найденов рассмеялся. — Вы переоцениваете качества этого человека. Чтобы продаться разведке, нужно быть лишенным не только элементарной порядочности, но и ума. А такой человек не может быть опасней шакала. Бояться его — слишком большая честь. Предоставьте мне разделаться с ним.
— Не забудьте, херре пастор, что от успеха вашей работы зависит судьба всей операции.
Найденов кивнул и жестом потребовал молчания: они приближались к пристани.
Через несколько минут доски пристани скрипнули под их осторожными шагами. У сарая для сетей Найденов протянул друзьям руку. Нордаль крепко пожал ее, но Лунд уже не успел этого сделать. Несколько человек одновременно набросились на каждого из них. В кромешной темноте завязалась молчаливая борьба. Ни та, ни другая сторона не хотела привлекать внимания выстрелами.
Силы были слишком неравны. Через несколько минут Найденов и его спутники лежали, спеленутые, как младенцы.
Глава четвертая. «ОН-1»
Шутки, от которых можно сойти с ума
Когда в добрые времена мирной советской жизни Найденов иной раз задумывался над тем, в какой стране мира ему хотелось бы побывать, выбор его почти всегда останавливался на Норвегии. Стремление читать в подлинниках современную норвежскую литературу, почти не переводившуюся советскими издательствами, толкнуло Найденова на тщательное изучение языка.
— Хижину на берегу фиорда я предпочту благоустроенному городу Западной Европы, — говорил он не раз.
И вот Найденов в Норвегии.
За спиной теснятся темные громады гор. Внизу голубым хрустальным рогом изогнулся фиорд. Зеленый склон горы прорезают белые ниточки водопадов. Уютные домики глядят алой черепицей крыш сквозь густую хвою вековых сосен.
На первый взгляд все дышит миром и довольством. Но, увы, только на первый взгляд!
Нависшая над лесистыми склонами норвежских гор тишина, безмятежная чистота вод фиордов — это не покой и не счастье маленького трудолюбивого народа. В каждом уютном домике, в каждом поселке, на каждом хуторе, во всех городах — под крышей и под открытым бледным небом — живет одно тяжкое, неизбывное горе: трагедия свободного, гордого народа — рыбаков, дровосеков и мореплавателей, порабощенных бандой разбойников в серо-зеленых мундирах, гитлеровских солдат.
Найденов хорошо знал: и здесь, в Олесунде, крошечном безобидном Олесунде, раскинувшемся на берегу мирного Инге-фиорда, — даже здесь норвежский флот не может пальцем шевельнуть без разрешения немецкого коменданта майора Риске, толстого краснолицего человека с туловищем гиганта и ножками карлика. Эти две части тела Франца Риске — верхняя и нижняя — так страшно не соответствовали одна другой, что трудно было признать их принадлежащими одному человеку.
От майора зависела судьба и жизнь подчиненных. И всякий, успевший сколько-нибудь узнать коменданта, понимал: душа не слишком крепко сидит в теле, если оно принадлежит заключенному лагеря Олесунд. С тем большим удивлением Найденов отмечал, что за все время пребывания здесь сам он не только не испытал еще на себе тяжелой руки Риске, но даже не был ни разу толком допрошен. Комендант как бы забыл о его существовании.
Всякий раз, когда Найденов видел Риске, ему представлялся гигантский боров, волей искусного дрессировщика вставший на задние ноги и одетый в серо-зеленый мундир и начищенные до зеркального блеска сапоги. Этот-то боров и являлся не только хозяином рыбачьего поселка Нижний Олесунд, но и единоличным распорядителем судеб всех заключенных концентрационного лагеря на острове Олеёйя. Лагерь вместе с рыбачьим поселком был как бы отдан на откуп Риске комендантом близлежащего городка Рамсе.
Естественно, что всякий раз, когда мысли Найденова возвращались к тысяче забракованных и тысяче новых планов бегства, он понимал, что начинать нужно с Риске.
— Как это ни обидно, — сказал Найденов лежавшему рядом с ним на нарах Йенсену, — но все мы, взрослые, вполне нормальные и, вероятно, не такие уж глупые люди, должны ломать себе головы над тем, как одурачить одного тупого, самодовольного и явно неумного дрессированного кабана. Это, право, обидно…
Йенсен молчал. Он вообще стал замкнут и молчалив. Плен и заточение, казалось, сломили оптимизм слесаря.
За Нордаля ответил шкипер Лунд. Он сидел на нарах, обхватив колени, и, как зачарованный, глядел в окно на море. Оно было для него такою же родиной, как и для всякого другого норвежца.