Война по понедельникам (сборник)
Шрифт:
— Да?! — Максим встрепенулся.
У него появилась надежда.
— Мы в курсе, — непреклонно продолжил полковник, — что за тобой, за твоей бедной головушкой идет охота, — он сделал упреждающий жест, остановив новое восклицание Максима. — Мы даже осведомлены о характере этой охоты. На тебя обратили внимание не просто сильные, а сверхсильные мира сего; они наращивают и темп, и мощь охоты. Ты, как нетрудно догадаться, хотел бы избавиться от преследований?
— Да-да, конечно… — горячо заговорил Максим, стоило представиться такой возможности; при этом он заерзал на стуле. — Но как? Там были такие… существа… это…
— Киборги, ты хочешь сказать, — чуть улыбнувшись, напомнил полковник. — Искусственные человекоподобные существа? Как в известном американском фильме?
— Да-да, вы точно говорите, все правильно… — на этот раз Максима не испугала совершенная проницательность полковника.
— Видишь, как много я знаю, — улыбнулся тот поощрительно. — А теперь и тебе, Максим, предстоит узнать кое-что новое… Ответь, ты веришь в путешествия во времени?
— После работ Михайлова-Несса кто же не верит? — вырвалось у Максима, который был сейчас захвачен другим, но когда он сумел-таки переключиться, то сразу пожалел, что не сдержался.
Все-таки с результатами работ Михайлова и Несса он был знаком лишь по иллюстрированным статейкам в популярных журналах типа «Знание — сила». К тому же и в наиболее оптимистически настроенных статьях нет-нет да и проскальзывала приглушенная нотка скепсиса: а не вкралась ли где-нибудь в выкладки двух великих ученых, удостоенных в прошлом году Нобелевской премии, маленькая ошибка, пока незамеченная и неучтенная математическая загогулина, которая в будущем возьмет да разрушит все великолепное с большим трудом и талантом возведенное здание теории. Может быть, здесь что-то не так… Но с другой стороны — бегают вот киборги по улицам Ленинграда и американский фильм… Тьфу ты, дался тебе этот фильм…
— Я открою тебе, Максим, одну тайну, — сказал полковник проникновенно, и Максим, сосредоточив все внимание, приготовился слушать. — Путешествия во времени реализованы уже давным-давно, и я один из тех людей, кто сумел шагнуть из одного времени в другое. Я, в некотором роде, агент, Максим. Агент из другого времени. Но прибыл я не из будущего, как показано в твоем фильме, — полковник снова улыбнулся. — Я агент прошлого. И прошлое, наше славное прошлое, Максим, спрашивает тебя, готов ли ты отдать всего себя во имя нашей славной борьбы?
Без юмора в тот момент на Максима смотреть было нельзя. Он вытаращился, замер и по отсутствующему выражению его лица можно было бы подумать, что он ничего не понял. Но полковнику-то не нужно было даже догадываться: он точно знал, что Максим его слышит и верит каждому слову. И он знал, что самое большее через три минуты, получив быстрые лаконичные ответы на два своих вопроса, Максим скажет: «Да!», и потом уже делом техники будет отправить его в спецотдел Корпуса. Он начнет там свой путь, пока не придет наконец к подлинному осознанию своей миссии.
«И тогда круг замкнется, — подумал полковник. — Впрочем, о чем это я? Круг уже замкнулся…»
18 августа 1938 года (год Тигра)
Новообразовавшаяся альветвь ISTI-58.101.L
Последовавшие за первым допросом события запомнились Игорю смутно. Несмотря на спонтанно образовавшуюся легенду, на допросе его долго били. Били с жестокостью отчаянной. Били сапогом в пах, били кулаками в лицо и в солнечное сплетение. Когда Игоря в очередной раз приводили в чувство, ему подумалось, что его хотят просто убить. Но тогда зачем все эти сложности? В конце концов, он сам уже не понимал, какая сила удерживает его на плаву в этом мире. От побоев он скоро потерял способность соображать, не понимал, чего от него требуют эти огромные, остро пахнущие табаком, потом и перегаром люди. Ему что-то подсунули подписать — он подписал, не читая, даже не подписал, а вывел наугад какие-то каракули. Он не понимал, да и не мог понять, что эти люди просто-напросто мечутся, как муравьи в растревоженном муравейнике. Они не знают, что им делать, потому что нет никаких приказов на этот счет сверху; потому что там, наверху, разыгралась нешуточная борьба за власть; они не знают и потому, усугубляя неразбериху, действуют так, как подсказывает им многолетний опыт «работы» и особое понимание аспектов введенного на днях чрезвычайного положения. Они неистовствуют, потому что чувствуют, их время подходит к концу и если при «всеобщем отце» еще был шанс как-то вывернуться в период очередной глобальной чистки органов, то теперь, кто бы не занял кремлевский трон, любой в первую очередь займется ими, и уж тогда пощады не жди. Они паниковали, они напивались до беспамятства, они выкуривали тонны табака, они сошли уже с ума, и еще они били, били, били, не разбираясь, всех заключенных подряд, срывая на них злобу своего безумия.
А на улицах Москвы уже стреляли по ночам; и новоиспеченный комиссар Наркомата Внутренних Дел Лаврентий Берия сцепился в отчаянной схватке с осмелевшими командармами; и Гитлер, позабыв все другие свои заботы, с неиссякаемым интересом читал и перечитывал подробные донесения абвера о развитии событий в России. От того, чем закончится московская die Belustigung, зависела не только судьба Страны Советов, но и судьба всей Европы, а то и мира. А в Москву стекались люди, забивая плотной массой вагоны; они ехали проститься с Вождем, и никто не мог им объяснить, что происходит, почему нет доступа к телу и когда будут похороны.
Но Игорь не мог знать всего этого. Заключенные шептались по углам тесных камер, обсуждали скудные сведения, приносимые с воли очередной партией арестованных, однако Игорь не слушал этих разговоров, не воспринимал их, находясь в пределах узкого затуманенного мирка своего нового полубредового бытия. Он сидел на полу камеры; избитое тело его болело, гудела голова, и ему казалось, что он видит Митрохина, и Митрохин кивал и улыбался ему, и словно манил куда-то молча, жестами. И хотелось поверить ему, встать и идти, но Митрохин начинал исчезать, сквозь его прозрачное тело можно было разглядеть стену; его место занимала мама, поджав губы, качала головой, смотрела укоризненно.
Иногда Игорю казалось — происходило это чаще всего в ходе допросов, — что он видит того седовласого полковника, который отправил его и других умирать в этот жестокий кровавый мир. Полковник обычно находился в тени, сидел за столом в кабинете и вроде бы даже сочувственно наблюдал за тем, как избивают Игоря. Форму старшего офицера Корпуса он сменил на форму полковника НКВД, но Бабаев все равно узнал его и, когда кто-нибудь из допрашивающих бил его по лицу с криком: «Ну говори, вражина, на кого работаешь?», он пытался сказать им, что врагом он стал по ошибке, а настоящий враг вон там, за столом, но распухшие губы отказывались повиноваться, из горла вырывался лишь слабый стон.
Однажды смурные от бессонницы «голубые фуражки», войдя в камеру, приказали всем встать и строиться в коридоре, потом гуртом повели заключенных на выход, чего раньше никогда не делалось. Кто-то крикнул:
— Мужики, кончать ведут!
И толпа вмиг обезумела. В узких коридорах трудно и опасно стрелять, но «голубые фуражки», запаниковав, открыли огонь. Закричали истошно раненые. Игоря сильно толкнули, он упал бревном и ударился головой о бетонный пол. Когда он очнулся и получил возможность более-менее адекватно воспринимать действительность, то обнаружил, что находится внутри вагона-зака, на Архипелаге прозванном «столыпиным». Купе этого вагона, отгороженные от коридора косой решеткой, с маленьким окошком на уровне вторых поток были набиты под завязку — до двадцати человек на купе. В невыносимой духоте они ехали уже сутки, и не было никакой возможности расслабиться, размять затекшие члены, элементарно справить нужду.