Война потерянных сердец. Книга 2. Дети павших богов
Шрифт:
Я впервые видела Нуру такой многословной, и впервые она так открыто выражала отвращение – не считая вчерашнего метания ножей в столовой. И еще что-то появилось в ее голосе – отзвук скрытой неловкости. Я даже заметила, как дрогнуло ее лицо под маской ледяной невозмутимости, едва мы вошли в этот дом.
Я развернулась к ней:
– Почему ты промахнулась, бросая ножи?
Она растянула губы:
– Думаешь, тебе одной хватило дури пролить кровь на договор?
А-а…
Теперь, когда это прозвучало, выглядело совершенно очевидным. Как я раньше не поняла.
–
– Убить точно не могу.
Она выразилась иначе, чем я. Стоит взять на заметку.
– Мы с Зеритом… никогда не ладили, – сказала она. – А всякий Второй – неудачливый соперник верховного коменданта и наследник его власти. Заручиться клятвой верности – разумно. Как бы я ни презирала этот путь.
Казалось, слова причиняли ей настоящую боль. Я не сомневалась, что ей это действительно ненавистно. И не сомневалась, что это – единственная причина, по которой Зерит еще жив.
– В этом мы с тобой заодно, – добавила она. – Нам обеим желательно покончить с этим как можно скорее.
Я не ответила. Сделала несколько шагов по коридору, без всякой цели, разглядывая другие полотна. С них смотрели темноволосые, темноглазые подростки. Потом я остановилась, увидев лицо, от которого сжалось сердце.
Он поразительно переменился. На этом портрете Макс был юным, почти мальчишкой. Лицо мягче, да. Но прежде всего разительно отличались глаза – у мальчика не было знакомого мне холодного, пронзительного взгляда.
– Он выглядел совсем другим.
– Он и был другим – в те времена. Не таким… боязливым. Если чего-то хотел, готов был на все. – Нура смолкла. И не сразу, с отзвуком грусти, добавила. – Он был невероятно одарен.
Она так это сказала, что у меня зубы заскрипели. «Был невероятно одарен» – как будто потом он все дарования растерял. И «на все готов» звучало у нее как что-то похвальное.
Макс увидел, во что обходится война, и счел цену неприемлемой. Не от робости – от жалости. А этот ребенок, что надменно смотрел на меня со стены? Он был не отважным, а глупым. Сколько я видела молодых треллианских солдат с таким взглядом – взглядом, говорившим, что они заранее отпустили себе вину и то, что они сейчас со мной сотворят, – просто еще один шаг в их «на все готовы».
Он ничего не потерял. Он кое-что приобрел.
Я отвернулась.
– Сиризены сказали мне, что беженцы устроены, – произнесла я. – Хочу их увидеть, прежде чем браться за другое.
– После можно будет.
– Я прежде всего повидаю их. Потом будем работать.
Видно, она по моему голосу поняла, что спорить бесполезно, потому что с досадой вздохнула:
– Хорошо, если ты настаиваешь.
Это были не дома – лачуги. Треллианских беженцев разместили в больших уродливых строениях у городской черты; камень крошился, дерево прогнило. Внутри они оказались разбиты на маленькие комнатушки, что было бы и не плохо, не будь они такими ветхими и запущенными. И местность кругом выглядела не лучше. Здания стояли за пределами столицы – достаточно близко, чтобы над ними нависали стены и виднелись
– Здесь безопасно, – заверила в ответ на мой вопрос Ариадна. – Никому эта земля не нужна. Да и не станут ни Авинесс, ни Зерит разрушать город, который рассчитывают занять, – ни внутри стен, ни снаружи.
Мне это не нравилось. Совсем не нравилось. И я холодела, будто в ледяной тени, вспоминая все, чего не додумалась внести в договор. Я не один час обдумывала свои требования, постаралась избежать всех возможных ловушек. Но могла ли я предотвратить вот это? Как было подобрать слова, требующие, чтобы уборные работали и окна были целыми?
Беженцы деловито устраивались в новой жизни, уж какая была. Но магия во мне улавливала в них не только радость, но и сомнения. Они, что ни говори, знали, как выглядит убитая войной земля. И знали, что ей грозит.
Нура с Ариадной отошли в сторону. А вот Саммерин остался со мной, и его молчание говорило, что думает он о том же.
– Я должна была предусмотреть, – вырвалось у меня.
– Невозможно предвидеть все исходы.
«Но нельзя ли было выторговать за мою жизнь больше этого?» Я не сказала этого вслух, но Саммерин коснулся моего плеча, коротко, без слов утешая в невысказанной боли.
Потом я помогала Серелу перебраться в новое жилье. «Перебраться» – не совсем то слово, ему просто надо было разобрать свои пожитки. Из имения Эсмариса он захватил всего один маленький мешок – потертый кожаный ранец, с которым и там не расставался. Пока он доставал из него три рубахи и две пары штанов, я обошла комнату, подсчитывая пятна сырости на потолке. Четыре потрепанные, изорванные книги он бережно сложил в углу, где стена сходилась с полом, – книжных полок не нашлось. В единственный шкафчик с ящиками он спрятал три вещи: серебряное ожерелье – я знала, что оно перешло к нему от матери. Жестяную дудочку, на которой он за эти годы наловчился красиво играть. И вырезанную из кости фигурку птицы.
Последним был его меч – самое ценное имущество, возможно стоившее дороже всего жилища.
– Я его чуть не оставил, – заметил он, отложив оружие, и, наморщив нос, смерил его взглядом. – Он… это его, знаешь?
– Знаю.
Я вспомнила окровавленный плащ, который с наслаждением сбросила сразу после прибытия на Ару. Вспомнила, как скручивались в очаге у Макса клочья моих обрезанных волос.
– А все-таки… – Серел тронул рукоять, как трогают за плечо друга. – На всякий случай.
На всякий случай.
Как мне хотелось, чтобы моему другу никогда больше не выпало «всякого случая». Чтобы ему можно было расстаться с острой сталью. Я смотрела, как Серел кружит по комнате, изучая свое новое жилье, и комок вставал у меня в горле.
– Прости, – сказала я. – Не думала, что будет так… – Я запнулась на слове. – Я скоро раздобуду тебе что-нибудь получше.
– Что? Да тут шикарно! – Он наградил меня ухмылкой.
Боги, ничто не сравнится с его улыбкой. Она осветила все лицо. Он подошел к окну, простер руки: