Война среди осени
Шрифт:
Хороший отец. И такое услышал от дочери Оты! Может, пленение андата — и не самое сложное дело. Особенно если сравнить его с отношениями отцов и сыновей, любовников, матерей и дочек. Война. Сарайкет. Бессемянный. Все ложится одно к одному, как плитки на стене. Все связано. Неужели кто-то ждет, что он придумает выход, когда одну половину мира уже разрушили, а вторая половина еще прекрасна?
Лекарь сказал правду. Вылечить рану проще, если она одна. Но ведь хрупкие и сложные вещи не ломаются по частям. И тогда, поправляя одно, неизбежно нарушаешь другое. Маати слишком устал и запутался, чтобы понять, какое действие опаснее.
Столько возможностей ошибиться.
Столько способов сделать что-то не так.
И вдруг он почти физически ощутил, как в голову пришла мысль, и все встало на свои места. Озарение завладело им, как демон — бесноватым. Ему следовало бы подпрыгнуть, кричать и махать руками. Но Маати лишь тихо сидел на скамье, будто увидел в воде жемчужину, которую не замечают другие.
Он слишком долго возился с текстом Хешая. Исторгающего Зерно Грядущего Поколения создали для хлопковой торговли. Специально, чтобы удалять семена из волокон, облегчать работу прядильщиков и ткачей, кормить всех, кто связан со швейным ремеслом. Но Маати не нужно было этим ограничиваться. Он собирался просто погубить Гальт. Заморить их голодом. Лишить наследников, чтобы ни одно поколение гальтских детей не увидело света.
Ему был нужен не Бессемянный. Только Неплодный. И в мире найдется немало способов его описать.
На Маати снизошли покой и мир. Он еще глубже погрузился в воду. Убивающий Зерно Грядущего Поколения, думал он, чувствуя, как мелкая рябь дрожит у его губ. Разъедающий Зерно Грядущего Поколения. Искажающий. Разлагающий.
Разрушающий.
В его мыслях гальты уже были мертвы. Их погубил он, Маати Ваупатай. Что будет значить одна победа по сравнению с этим деянием? Ота спас один город. Маати знал, как спасти все.
21
Синдзя проснулся от звука, похожего на хруст, и обнаружил, что совсем продрог. Снаружи кто-то разбивал топориком ледяную корку, которая ночью затянула бочонки с водой. Еще не рассвело, но в эту пору солнце поднималось поздно. Он сбросил одеяла и встал. Серая шерсть нижней сорочки даже успела сохранить немного тепла, пока он влез в одну куртку, на нее накинул вторую, а сверху набросил широкий кожаный плащ, со скрипом сколов его широкой костяной застежкой.
Войско уже сворачивало лагерь. Над телегами поднимались клубы дыма и пара. Лошади фыркали, и в свете заходящей луны их дыхание превращалось в белые облачка. На юго-востоке небо еле заметно посветлело. Взяв миску ячменной каши, Синдзя присел возле костра. Для сладости в крупу добавили черносливы, на которых до этого настаивали вино. Держать в руках теплую миску оказалось гораздо приятнее, чем есть ее содержимое. Вино и черносливы друг с другом не ладили.
Они шли уже две с половиной недели. До Мати оставалось еще примерно три. Синдзя прикинул: если не случится бурана, за последние десять дней морозы погубят около тысячи гальтов. Он прищурился, подняв глаза к темному бездушному небу, и стал смотреть, как медленно гаснут в нем крошечные звезды. У Баласара все равно останется больше девяти тысяч. И каждый воин будет сражаться не за деньги, не за славу. Не за своего прославленного вождя. Если хай Мати каким-то чудом сумеет не допустить войско в город, им останется только гибнуть в ледяных северных полях.
Их ждет единственная за всю эту поганую войну битва, в которой гальты будут защищать свою жизнь.
— Добавки? — спросил повар, но Синдзя покачал головой.
Вокруг наконец собралась его собственная охрана. Синдзя не помогал им снимать шатры. Большую часть отряда он оставил в Тан-Садаре. В конце концов, когда безрассудный поход завершится, им придется грабить родные дома. От зеленого новобранца на первой войне такого нельзя было требовать. Синдзя тщательно выбрал дюжину воинов. Среди них не нашлось ни одного, кто был ему по душе.
Гальты свернули последние шатры, связали колья кожаными ремнями и погрузили все на самоходные телеги. Костры погасли. На небо выглянуло запоздалое солнце. Синдзя плотнее запахнулся в плащ и вздохнул: такие игры для молодых. Окажись он хоть чуточку хитрее обычной крысы, сидел бы сейчас где-нибудь в тепле и уюте, попивал бы пряное вино и ел оленину в мятном соусе. Протрубил рог, и наемник зашагал дальше на север. От холода немело лицо, щипали уши. Пахло пылью, дымом и конским навозом — зловонием идущего войска. Синдзя посмотрел на горизонт: туч не видно, лишь тонкое белое кружево застит синее небо, значит, сегодня бури ждать не стоит. Только вот снежная крупа, которую намело в последние недели, так и не растаяла. Теперь ей лежать до самой весны. Мир побелел. На снежном поле чернели только заплатки голой земли и камни.
Он шел и шел, бездумно переставляя ноги, мерный ритм шагов усыплял мысли. Тело понемногу согрелось. Уши перестали болеть. Воздух уже не обжигал ноздри. Солнце торопливо поднялось у него за спиной, будто спешило поскорее закончить дневной переход и снова погрузить мир во тьму.
Синдзя остановился под деревом, чтобы облегчиться. Моча дымилась на морозе. Перед этим он скинул плащ. Если станет слишком тепло, тело начнет потеть. А если пот пропитает нижнюю рубаху, это верная смерть. Интересно, сколько воинов Баласара догадывается об этом? Наверное, каждый. А жаль.
Сегодня их ждал ночлег в чистом поле. Только вчера проходили через селение. Жители совсем не предполагали, что их окружит кольцо всадников, которые намерены любой ценой сохранить в тайне свое продвижение на север. До следующего предместья оставался день или два пути. Синдзя подумал, что ему достанется свежее мясо на ужин, если повезет. Запасов, которые местные жители заготовили на всю зиму, войску еле хватало на половину дня.
В полдень сделали привал. В печах паровых телег разогрели хлеб и вскипятили воду на чай. Синдзя не проголодался, но все равно решил поесть. Чай оказался очень кстати. Пусть он был слишком крепкий и горький, но зато горячий. Наемник сел на широкий задок паровой телеги и стал мысленно готовить себя к следующему переходу. Он как раз прикидывал, какое расстояние они одолели с утра, когда к нему подъехал полководец.
Баласар сидел верхом на огромной черной лошади, чья сбруя была отделана серебром. Несмотря на маленький рост, он все равно выглядел внушительно, точно на картине.
— Синдзя-тя, — сказал Баласар Джайс на хайятском. — Я вас искал.
Синдзя изобразил почтительное приветствие.
— Похоже, зима пришла, — заметил гальт.
— Нет, Баласар-тя. Когда зима придет, вы поймете сразу. По мертвым телам вокруг.
Взгляд Баласара ожесточился, хотя усмешка так и не исчезла. Нет, этого человека вела не злоба. Решимость. Синдзя обнаружил, что совсем не удивлен. Злоба слишком непостоянна, слишком слаба, чтобы двинуть войска в такую даль.