Война среди осени
Шрифт:
Маати сжал подбородок рукой. Он устал, вот и все. Они оба устали. Даже если Семай придирался к мелочам, сердиться на него не стоило. Маати улыбнулся, как мог бы улыбнуться учитель. Или дай-кво. Он изобразил позу наставления.
— Садовые ножницы так же остры, как меч. Что делали поэты, такие как я и ты, до войны? Садовые ножницы. — Он показал на стопку страниц. — А это — наш первый меч. Естественно, ты чувствуешь себя с ним неловко. Мы не сторонники грубой силы. Если бы мы такими были, дай-кво никогда не выбрал бы нас, правда ведь? Но теперь мир стал иным, поэтому нам тоже придется делать что-то, чего мы не делали раньше.
— Значит, вас тоже это беспокоит? — спросил Семай.
Маати улыбнулся. Жестокость андата его нисколько не тревожила, но он знал, что хочет услышать его товарищ.
— Конечно, беспокоит. Только это меня не остановит. Ставки слишком высоки.
Ему показалось, что внутри Семая что-то рушится. Взгляд заметался, как будто поэт искал другой выход. В конце концов тот вздохнул.
— Думаю, вас ждет успех, Маати-кво. Мне нужно подумать над некоторыми строками. Вероятно, мы сможем их улучшить. В любом случае мы будем готовы к пленению задолго до оттепели.
Маати не подозревал, как волнуется, пока страшное напряжение не отпустило его. Он расплылся в улыбке, совсем как мальчишка. Он представил, что владеет единственным на свете андатом. Они с Семаем станут новыми учителями, вырастят новое поколение поэтов, пленят новых андатов. Надежно защитят города. Он сердцем чувствовал, что так и будет.
Вскоре после этого они расстались, будто Семаю не терпелось покинуть библиотеку. Маати показалось, что пленение Неплодного волнует молодого поэта больше, чем его самого. Шагая по лестницам и коридорам наверх, в свои покои, Маати подумал, что Семай должен привыкнуть к новому порядку вещей. Однако ему будет нелегко. Он добрый человек, а для таких, как он, в мире осталось мало места.
Маати все еще размышлял о тьме, нависшей над миром, когда вошел в свою комнату. Он не сразу заметил, что на его кровати сидела Лиат. Маати поднял глаза, лишь когда она кашлянула. Сдавленно, судорожно, будто всхлипнула.
Он бросился к ней.
— Что стряслось, родная? Что случилось?
Ровный свет лампы бросал тень на ее лицо. Глаза у Лиат покраснели, веки припухли, а щеки покрылись розовыми пятнами: совсем недавно она плакала. Лиат попыталась улыбнуться.
— Помоги мне, Маати-кя. Поговори с Найитом.
— Хорошо. Конечно, я поговорю. Но что случилось?
— Он… — Лиат замялась, глубоко вздохнула и начала снова. — Он не хочет ехать со мной. Что бы ни случилось, он вознамерился остаться тут и защищать ее детей.
— Что?
— Киян. Она попросила его присматривать за Данатом и Эей, и теперь он решил остаться на севере. Он не хочет ехать домой. У него есть жена и его ребенок, а он променял их на семью Оты. А что, если кто-то увидит, что он… кто-то поймет, чей он сын? Что, если они с Данатом станут смертными врагами?
Маати сел рядом с Лиат и взял ее за руку. Уголки ее губ печально опустились. Маати поцеловал ее руку.
— Он так и сказал? Сказал, что останется в Мати?
— Мне и так все понятно. Я вижу, как он смотрит на них. Как только я заговариваю о весне и юге, он улыбается этой своей неотразимой фальшивой улыбочкой и заводит разговор о чем-то другом.
Маати кивнул. Пламя в светильнике дрогнуло и зашипело. На стенах закачались тени.
— Что же с ним такое? — ласково спросил он.
Выдернув руку из его пальцев, Лиат изобразила жест вопроса. По глазам было видно, что она злится. Маати закусил губу и поднял брови.
— Он с удовольствием выполняет долг, который, как я понял, возложили на него нарочно. Чтобы его отвлечь, избавить от чувства вины. Он полюбил детей Оты…
— Других детей Оты, — вставила она, но Маати знал ее слишком хорошо, чтобы обидеться.
— Их очень легко полюбить. Они оба — невероятно милые. А Найит не хочет разговаривать о том, чего никто не знает. О ребенке, который, быть может, давно мертв. О жене, которую не любит, о городе, который разгромили гальты. Зачем ему об этом говорить? Эти разговоры не принесут ничего, кроме боли.
— Ты думаешь, я совсем дурочка.
— Я думаю, он тебе не сказал, что останется. Ты сама это поняла, а ведь ты не делаешь резких выводов просто так, без оснований. Значит, что-то произошло?
Ее лицо все съежилось: брови сдвинуты, плотно сжаты губы, глаза прищурены, как у бойца, который ждет удара.
— Я боюсь. Ты это хотел услышать? Ну, хорошо. Я боюсь.
— За него?
— За всех нас! — Лиат встала и принялась ходить по комнате. — За тех, кто остался в Сарайкете. За тех, кто живет в Мати. За тех, с кем я не знакома. Сколько людей убили гальты?
— Не знаю, родная.
— И никто не знает. Никто не знает, сколько они пролили крови. Сколько еще прольют. Когда я сюда ехала, я еще понимала, что к чему в этом мире.
— Ты ведь и сама хотела многое изменить, когда попросила уничтожить всех гальтов.
— Да, Маати. Да. Чтобы предотвратить все то, что сейчас происходит. Чтобы наш мир остался прежним.
Она плакала, хотя по голосу это было незаметно. Слезы просто катились у нее по щекам, а она металась из угла в угол, как птица в клетке.
— Я не знаю гальтов. Я их не люблю. Пусть все они умрут, мне все равно. Но что с нами будет? Что будет с ним? Что уже с нами стало?
— Тяжело, правда? Когда нечем себя отвлечь. Так всегда бывает. Раньше ты заботилась о целом городе, а теперь все позади. Остается только ждать. И я тоже это пережил. Если бы у меня не было работы с пленением, я и сам потерял бы голову.
Лиат остановилась, сплетая пальцы, не зная, куда деть руки от волнения.
— Не могу так больше. Все время жду, что все вернется. Что мы поедем в Сарайкет и снова займемся делами. Будем вспоминать это страшное время, как неурожайный год.