Война среди осени
Шрифт:
Киян занялась лекарями. Одну из верхних галерей подготовили для раненых и умирающих. Они раздобыли семьдесят кроватей, целую груду ткани для перевязки, перегнанное вино в бутылях, чтобы облегчать боль и промывать раны. В печи огнедержца лежали раскаленные железные стержни, которыми прижигали раны. Пахло маковым молочком. Обычно его кипятили, пока оно не превратится в черную вязкую кашу. Одной ложки хватало, чтобы облегчить боль, а двух — чтобы даровать милосердное забытье. Лиат ходила между кроватями, представляя, что белые простыни скоро пропитает кровь.
У входа лекарь не спеша объяснял что-то примерно двум дюжинам подростков не старше Эи, слишком юных, чтобы сражаться, но уже достаточно взрослых, чтобы ухаживать за ранеными. Киян нигде не было видно, и Лиат не знала, тревожный это знак или хороший.
Она села на одну из постелей и закрыла глаза. Лиат не спала всю ночь, но не собиралась ложиться до конца битвы. А это значило, что она, быть может, вообще больше не уснет. Мысль показалась неправдоподобной. Вот что владеет городом, подумалось Лиат. Никто не верит в реальность происходящего. Все работают с отупелым недоумением, удивляются, как это вышло, что земля разверзлась и наружу хлынул ад. Мужчины в самодельных доспехах, вооруженные заточенными щипцами, не знают о своей участи так же, как и она сама. И потому спокойно ходят, ведут беседы, едят. Если бы только им дали время понять, мало кто стал бы сопротивляться гальтам.
— Мама-кя! — позвал молодой человек.
Найит! Лиат распахнула глаза.
Он растерянно стоял в проходе между кроватями. Данат, бледный, испуганный, вцепился в полу его халата.
— Ты что здесь делаешь? — удивилась Лиат.
— Эя. Не могу ее найти. Она была у себя в покоях, одевалась, но когда я вернулся с Данатом-тя, она уже ушла. Около повозки ее нет. Я не могу ее бросить.
— Вы должны были отправиться до рассвета! — Лиат встала. — Скорее поезжай!
— Но Эя…
— Тебе нельзя ее ждать. Нельзя тут оставаться.
Данат заныл. Пронзительный плач отразился от высокого, выложенного мозаикой потолка и, казалось, наполнил весь мир. Найит сел на корточки и попытался его успокоить. В сердце Лиат развернулось что-то упругое и горячее. Что-то, похожее на гнев. Она ухватила сына за плечо, поставила на ноги, подалась вперед, глядя ему в глаза.
— Оставь ее. Оставь девчонку и убирайся из города немедленно. Понял?
— Я обещал Киян-кя…
— Ты не можешь отвечать за девчонку четырнадцати зим, если она захотела наделать глупостей. Никто не может. Она сделала свой выбор, когда сбежала.
— Я обещал о них позаботиться.
— Тогда спаси того, кто у тебя остался. И поторопись, пока не упустил и эту возможность.
Найит заморгал и почти удивленно посмотрел вниз на плачущего мальчика. Юноша сдвинул брови и принял позу раскаяния.
— Ты права, мама. Я не подумал.
— Ступай. Немедленно. Времени почти не осталось.
— Хочу к сестричке! — выл Данат.
— Она уже уехала, — сказал Найит и поднял мальчика на руки.
Данат — с красными, припухшими глазами и хлюпающим носом — недоверчиво взглянул на юношу. Найит очаровательно улыбнулся. Это была улыбка его отца. Оты.
— Все будет хорошо, Данат-кя. И с мамой, и с папой, и с твоей сестричкой. Они приедут к нам в пещеру. Но нам нужно отправиться прямо сейчас.
— Не приедут, — уперся мальчик.
— Вот посмотришь, — соврал Найит, лучезарно улыбаясь. — Эя, наверное, уже там.
— Зато у нас есть повозка.
— Правильно. Пойдем, посмотрим на нее.
Держа на руках ребенка, Найит неловко наклонился и поцеловал Лиат.
— На этот раз постараюсь не оплошать, — сказал он тихо.
Лучше тебя и так никого нет, хотела сказать Лиат. Ты всегда был самым лучшим.
Но ее сын уже спешил прочь, полы его халата развевались, на руках сидел Данат. Они дошли до конца галереи и свернули на север, направляясь в заднюю часть дворца, к повозке, к шахтам, в которых, если боги услышали мольбы Лиат, они окажутся в безопасности.
Дом Сиянти отдал хаям Сетани и Мати свои склады. Постройка высотой в пять этажей находилась далеко от окраин. Лучше, чем с ее широкой, чуть покатой крыши, осмотреть город можно было только с великих башен. На первом этаже находился вход в подземелья, на случай, если правителям придется бежать. Товары со склада вывезли. На гладкой белой стене огромного пустого зала Маати писал стих пленения, останавливаясь только, чтобы сосредоточиться и потереть замерзшие руки. Каменная лестница вела на второй этаж, к снежным дверям. Сейчас они были раскрыты, в комнату лился солнечный свет. К вечеру его сменит пламя дюжины стеклянных светильников, расставленных вдоль стен. Из дверей веяло колючим холодом, ветер задул внутрь несколько отбившихся от стаи крупинок снега.
В идеале Маати нужно было провести последний день, размышляя над пленением. Запомнить все тонкости, шаг за шагом воссоздать в уме структуру, которая стала бы андатом, Разрушающим Семя Грядущего Поколения. Он, как мог, постарался наверстать упущенное: внимательно перечитал всю работу. Стих казался надежным, верным. Маати думал, что сможет удержать его в памяти. Знал бы наверняка, если бы ему дали несколько месяцев, недель или хотя бы дней. Но сегодня мысли разбегались. Он замечал все: как пахнут раскаленная жаровня и тающий снег, как серые снежинки летят с молочного неба, как шаркает ногами Семай, расхаживая по каменному полу. Потом его внимание отвлекал далекий звук трубы или удары барабана, которые раздавались, когда защитники Мати занимали позиции. А ведь отвлекаться было никак нельзя.
— Получится у меня хоть что-нибудь? — спросил он. Голос эхом отразился от каменных стен, зазвенел в пустоте. Маати обернулся и встретил взгляд Семая. — Вдруг я не смогу довести все до конца, Семай-кя. Даже не знаю.
— Зато я знаю, — отозвался поэт, продолжая рисовать мелом символы на стенах. — Я так же думал, когда принимал Размягченного Камня. По-моему, все поэты совершают пленение с таким чувством, будто выпрыгнули с башни в надежде научиться летать по дороге вниз.