Война – святее нету слова
Шрифт:
Опасность всегда держит человека в особом напряжении, обостряет его реакцию, ускоряет движение. В доли секунды он понял, что под рукой сработал взрыватель, и сейчас его жизнь и жизнь стрелка зависят от одного единственного решения, которое он должен принять немедленно, не раздумывая. Срок жизни сработавшего взрывателя – секунды. Решай! Одной уже нет! Вторая на исходе, остается последняя, после нее жизни нет! Решай!
Вдавив правой рукой предательскую опору в землю, Усачев мгновенно прикрыл раненного своим телом, ткнувшись каской в горькую полынь, внезапно полыхнувшую ярким светом…
…Уже давно где-то пробило полночь. Забралась в зенит яркая луна,
Закурив еще одну, неизвестно какую по счету папиросу, Усачев зябко повел плечами.
– Под этой деревней для меня война закончилась. Без руки – не вояка. Правда, и счастье я тоже тут нашел. Пока лежал в полевом госпитале, сестричку, которая меня выхаживала, в жены присмотрел. Вот уже скоро сорок лет в мире живем. В этом году отпуск опять решили у ее стариков провести. Так что памятна для меня эта деревня со всех сторон, как ни говори.
Потрясенный рассказом Усачева и тем, что ко всем этим событиям, происходившим сорок лет назад возле той деревни, он, может быть, имеет самое непосредственное отношение, Анатолий Петрович несколько минут, жадно затягиваясь сигаретой, потом тихо спросил:
– Старшина, а внешность стрелка вы не помните?
– Внешность? – переспросил Усачев, – Нет, внешность не запомнилась. Помню, только лицо все в крови было. Я вначале испугался, когда взялся за перевязку, а потом разобрался, что у него половина уха оторвана. А так парень как парень и, видать пороху на войне уже понюхал. Я, когда грудь ему перевязывал, орден Красной Звезды на гимнастерке приметил. После госпиталя я пытался узнать, что стало с ним, да кто что скажет, когда я ни имени, ни фамилии его не знал. Может, выжил, как я, а может, и нет. Уж больно плох он был, без сознания все время.
С трудом подавив спазм, схвативший его за горло, и чувствуя, что вот-вот сердце выскочит из груди, Сивалев глухо произнес:
– Выжил он, старшина! Выжил! И орден этот у меня в то время был, и половины уха не хватает, и самолет тот, что недавно возле этой деревни нашли – мой! Командир погиб, а я вот, выходит, благодаря вам, живым остался.
Усачев резко повернулся, стараясь в лунном свете получше разглядеть Сивалева. Несколько секунд он молчал, потом, растягивая слова, сказал:
– Значит, судьба нам с вами вновь свидеться. А ведь я, грешным делом, думал, что из четверых мне одному повезло.
…На следующий день около полудня вся сельская средняя школа построилась на линейку возле братской могилы воинов в центре поселка. Шумевшая и озорующая несколько минут назад детвора вдруг подтянулась, притихла, устремив все внимание на подошедших к обелиску авиационного генерала и широкоплечего незнакомца с черной перчаткой на правой руке. В наступившей тишине скорбно зазвучал школьный горн, и под тихую дробь барабана оба гостя поселка медленно положили букеты цветов и замерли, отдавая последнюю почесть своим фронтовым товарищам. Рядом с ними, склонившись к временной черной дощечке, укрепленной на обелиске, военрук школы ниже надписи «Старший лейтенант Орлов Н. А.» дописал: «Старший сержант Панков Ф. П.».
Память сердца
На углу большого колхозного выгона, приспособленного под фронтовой аэродром пикирующих бомбардировщиков, в старом бревенчатом сарае, где раньше хранились молочные бидоны, продолжалось прерванное партийное собрание женского авиационного полка. Председательствующий – пожилой, невысокого роста военный устало поднялся из-за стола и зябким движением поправил телогрейку. Склонив голову набок, он секунду-другую прислушивался к барабанящим по крыше каплям, лицо его омрачилось.
– Погодка! – с явным сожалением заявил он, и на несколько секунд все притихли, прислушиваясь к шуму дождя.
– Ну, что ж, продолжим, товарищи. В повестке дня нашего собрания остался один вопрос – прием кандидата в члены ВКП(б) товарища Чалой Дарьи Андреевны.
– Кто рекомендует? – спросила средних лет женщина, сидящая возле окна, наполовину завешенного куском брезента.
– Сейчас я зачитаю рекомендацию, – продолжал председательствующий, наклоняясь с листом бумаги к свету.
– Рекомендация, – начал он, поправляя очки. «Я, Лапунова Мария Михайловна, знаю товарища Чалую с 12 октября 1941 года по совместной работе в части 122 и в 587 абп. Товарищ Чалая является истинной патриоткой своей Родины, и в тяжелые для Родины дни она пришла к нам в часть, чтобы честным трудом помочь Красной Армии быстрее разгромить оголтелые банды гитлеровских захватчиков…»
И тут в помещении кто-то всхлипнул. На глазах у некоторых женщин появились слезы. Одна из них, вытирая платком глаза, грубоватым простуженным голосом сказала:
– Маша сегодня не вернулась с задания.
Председательствующий оторвал глаза от рекомендации и задумчиво посмотрел на собравшихся.
– Да, – медленно произнес он, – сегодня с нами нет Лапуновой, как нет и других товарищей. Война не щадит никого – коммунист он или беспартийный. И партийный билет – это не броня от пуль и осколков. Это билет члена большевистской партии, добровольно взявшего на себя обязанность быть первым там, где идет борьба за Советскую власть. Пока мы точно не знаем, что случилось с экипажем Лапуновой. Будем надеяться…
…Даша плакала, уткнувшись в плечо рядом сидящей женщины. В ее сознании не укладывалось то, что с ней нет ее командира – всегда веселой и жизнерадостной Маши Лапуновой. И хотя в октябре это был уже третий самолет, не вернувшийся с задания, ей не верилось, что теперь это – экипаж Маши. Ведь она так любила жизнь! Она презирала разговоры о смерти. И если в ее присутствии кто-то из девчат, удрученный потерей подруг, вдруг начинал говорить о том, что здесь, на фронте, каждый завтрашний день может стать последним, она резко обрывала и отчитывала: «Не думай об этом! Как только в тебе зарождается эта мысль – ты уже не боец. Ты потеряла уверенность, а это значит, что в бою ты промахнешься. И в живых останутся еще несколько фашистов, которые сегодня или завтра оставят кого-то вдовами, кого-то сиротами!». И вот сегодня Маша не вернулась.
Маша… Навсегда это имя осталось в памяти Даши! Однажды Маша рассказывала своим подругам, как попала на фронт.
– Шел обычный день полетов в авиашколе, где я была инструктором. Взлет – посадка… Взлет – посадка… Менялись учлеты, не менялась только летчик-инструктор. И вдруг вызов к начальнику школы.
– Ну что ж, Лапунова, видимо, твои просьбы – послать на фронт – сам бог услышал. На, читай, – сказал начальник, протягивая ей бумагу.
И Маша прочитала приказ Народного Комиссара Обороны СССР от 8 октября 1941 года, в котором говорилось о формировании трех женских авиационных полков под общим командованием Героя Советского Союза Марины Михайловны Расковой.