Война за "Асгард"
Шрифт:
Никлас Ларгрен, невысокий аккуратный скандинав с подстриженными кружком соломенно-желтыми волосами, неслышно вошел в Жемчужную комнату и встал чуть позади доктора. Танака молча указал ему на Стойменову.
Кивнув, Никлас подошел к Анне сзади и взял ее за локоть. Она мгновенно отпрянула от подруги и испуганно обернулась.
— За мной, — сказал Никлас по-английски. — Лишних движений не делать, надеть фильтр, идти спокойно.
Глядя на вытянувшуюся в струну рыжеволосую девушку, Танака поймал себя на мысли, что ему неприятно видеть, как обращается с ней Ларгрен. Казалось бы, ничего особенного, но все же неприятно. Когда Никлас потянулся к поясу, на котором висела связка полупрозрачных оптических фильтров, он едва заметно покачалголовой.
Скандинав снова спокойно кивнул. Служба безопасности “Асгарда” требовала, чтобы трэшеры передвигались по территории базы только в оптических фильтрах, сужающих поле зрения так, что человек видел лишь то, что находится у него перед самым носом, но Исследовательский центр жил по своим правилам.
— По сторонам не смотреть, — добавил Ларгрен. — Руки держать за спиной. Все, на выход.
Когда серебристая панель двери закрылась за ними, Танака повернулся к всхлипывающей Радостине.
— Почему ты плачешь? — спросил он мягко. Теперь, когда выбор был сделан, ему стало даже немного жаль эту смешную девочку с тонкими, похожими на переплетенные пшеничные колосья косичками. — С твоей подругой все будет хорошо, поверь мне.
— Простите, господин… — Радостина совсем по-детски вытерла слезы рукавом своего светло-синего комбинезона. — Анна… она из-за меня сюда попала. Когда господин Кобаяси пришел к нам в лагерь, Анна должна была работать на электростанции. Кто бы ее там стал искать, на дежурстве-то. А я ее как на грех уговорила смениться и помочь нам ветряк починить. Ветряк у нас ураганом последним погнуло совсем, титановую мачту, как макаронину, едва в узел не завязало. А Анна у нас по двигателям первая в лагере. Вот и уговорила, дурочка безмозглая…
— Ты оказала своей подруге добрую услугу, — улыбнулся Танака. — Если мы выясним, что ее генетическая карта в полном порядке, ей уже не придется возвращаться за Стену.
— Да знаю я! — У Радостины снова влажно заблестели глаза. — Кто к вам попадет, тому обратно дороги нет. Думаете, не слышала, что про ваш Центр рассказывают?
— Чепуха! — Танака достал из стенного шкафчика бутылку эйфопива, налил в высокий бокал и подал девушке. — Выпей и успокойся.
Радостина с опаской взяла бокал, осторожно отхлебнула, но глотать сразу не стала, выжидательно глядя на доктора.
— Пей, пей, — подбодрил ее Танака. — Это не отрава и не снотворное. Ты просто слишком напряжена. Между тем тебя следует поздравить — ты успешно выдержала первый этап нашего конкурса. Твое здоровье!
Он налил немного напитка во второй бокал и, отсалютовав, пригубил. Приятный горьковато-миндальный вкус, легкий оттенок эфира, холодящий язык и небо. Может быть, эйфопиво и не лучший напиток на земле, но уж точно единственный, который признает Мнемон. В самом начале их совместной работы Танака пробовал привозить к нему девушек, накачанных джин-тоником или попросту обколотых транквилизаторами, и каждый раз Мнемон реагировал совершенно неадекватно. Однако против эйфопива он вроде бы ничего не имел, и доктор почел за лучшее воздержаться от дальнейших экспериментов.
— Сейчас мы немного прокатимся, — сказал он, увидев, что щеки Радостины приятно порозовели, а глаза блестят уже не от слез, а от вызывающего эйфорию напитка. — Ты любишь машины? У меня большая хорошая машина — ты, наверное, такой в жизни не видела.
— Куда мы поедем? — Радостина вопросительно взглянула на доктора. Бокал в ее руке уже опустел, и Танака тут же снова его наполнил.
— Тебе понравится, — уверил он девушку. — Там, в степи, живет один человек. У него есть очень редкий дар — он может видеть скрытую суть вещей. Он поговорит с тобой и скажет — способна ты стать матерью сверхчеловека или же нам нужно искать кого-то еще.
— А… — Радостина отхлебнула еще пива. — А мне можно будет переодеться или я поеду в этом?
Танака улыбнулся. Почти все они задавали этот вопрос — как будто им предстояло отправиться не к степному отшельнику, а на бал-маскарад. И он ответил Радостине так же, как отвечал десяткам девушек до нее:
— Ты сможешь выбрать себе любую одежду. Смотри.
Он дотронулся до вмонтированной в стену панели, и перед ошеломленной Радостиной распахнулся полукруглый, залитый жемчужным светом гардероб. Ничего особенного, разумеется, там не было — в основном стандартного пошива одежки, приобретенные расторопным Кобаяси на рождественских распродажах в Шанхае, но девушке, несколько лет прожившей за Стеной, этот гардероб наверняка представлялся раем, Эльдорадо и Зеркальным Дворцом Альгари в одном лице. Танака бесстрастно наблюдал, как возбужденная эйфопивом Радостина роется в блестящих, переливающихся всеми цветами радуги, искрящихся блестками, похожих на оперение экзотических птиц платьях, перебирает кофточки, рубашки, лосины, не в силах остановиться и сделать окончательный выбор. Счастье, что я не женщина, сдержанно подумал доктор.
Прошло не менее получаса, прежде чем Радостина наконец выложила перед ним свои трофеи — узкие, обтягивающие ноги кожаные брюки с термоузором, остроносые полусапоги и ковбойскую курточку с огромными серебряными звездами. Танака вежливо улыбнулся в знак того, что одобряет ее выбор.
— Где я могу переодеться, господин?
— Здесь. Тебе же не нужно принимать ванну?
Все трэшеры, попадавшие на базу через Радужный Мост, проходили обязательную санитарную обработку, в которую входил двадцатиминутный ионный душ. Танака мельком подумал о том, что Радостина Божурин, возможно, не была такой чистой, как сейчас, уже много лет.
— При вас, господин?
— Именно, — снова улыбнулся доктор. Кобаяси, конечно, понимает толк в девушках, но он может что-нибудь пропустить. Мнемон любит красивые, безупречные тела, без шрамов или больших уродливых родинок. Поэтому, прежде чем везти ему Радостину, ее следует очень тщательно осмотреть.
Она стеснялась. Танака пришлось даже прикрикнуть на нее, прежде чем она стала наконец раздеваться — медленно, стоя вполоборота к доктору, вся пунцовая от стыда. Когда комбинезон упал к ее ногам бесформенной синей тряпкой, Радостина прижала руки к груди и отвернулась к стене.
— Белье лежит в белом ящике справа, — подсказал Танака. Он внимательно разглядывал девушку, пытаясь угадать, понравится она Мнемону или же нет. С точки зрения японца, Радостина была слишком долговязой и неуклюжей, но европеец не нашел бы в ее фигуре никаких изъянов. Танака профессионально прикинул соотношение ног к туловищу и решил, что оно составляет приблизительно сто пять на семьдесят сантиметров. Соблазнительно крутые бедра, крепкие округлые ягодицы, загорелая спина с трогательными бугорками лопаток. — Повернись, — приказал он. — Опусти руки.