Война за океан (др. изд.)
Шрифт:
— Так ты мясо отобрал и не помнишь? И как у гилячек был, тоже не помнишь?
— Плохо помню.
— А ты?
— А я помню! — признался Фомин со вздохом. — Нас угощали!
— Выпорю за это! И весной вышлю в Охотск или в Камчатский порт в штрафную!
— Ваше высокоблагородие, помилуйте, ведь гилячки бабы глупые! — взмолился Андриан. — Сами навязались.
— Тем более! Ведь они замужние, семейные женщины.
— Девок, что ль, хватать?
— Никого не трогать!
—
— Женись!
— На гилячке?
— Да.
— Я с радостью! Сосватайте, ваше высокоблагородие. Я ей дом построю, я плотник, и тестю дом поставлю. Мне это по сердцу.
— А пока сосватаю тебя с розгами!
— Это нам мало важности. Только в Камчатку не отсылайте.
Матросы и казаки обступили капитана и стали просить за товарищей.
— Аносов, вместо хлопот бери розги в руки!
— Как-то совестно, ваше высокоблагородие, товарища хлестать!
— И меня в свое время пороли!
— Разве? В ученье? Дело казенное.
— Да, и мне приходилось! Такое время! Всем приходится. А ну, живо! Костей не переломит, это не шпицрутены.
— Соизволь, Андриаша, лечь как следовает! — с важностью сказал Аносов. — Когда, может, меня отблагодаришь.
— Молчать! — рявкнул Козлов.
Ударил барабан…
Гиляки столпились.
— Из-за вас, сволочей, своего порем! — сказал им Аносов.
Невельской велел отвести обоих поротых в избу, где Питкен готовил юколу, и приставить часового.
— Казачишки развращены, привыкли, что у инородца можно отнять все, что хочешь. Меня эти нравы сибирских торгашей в бешенство приводят! — говорил Невельской, придя домой и волнуясь. — Команда просила за виновных! А я собрал гиляков и объявил им, что мы и впредь за всякий проступок будем наказывать беспощадно как маньчжуров, так и их и своих людей! Не делая различия. А у нас находятся философы в казарме, которые говорят, мол, гиляки нехристи! Но я неумолим, и пусть знают мою железную волю! И суд мой краток! Они смотрят, что гиляк — собака. Бей его, рви с него. Нет, вот, получай! Теперь будут знать, как обкрадывать гиляков. Христианами себя считают, негодяи! Это развращение глубокое!
— Ведь Андриан славный, работящий! — сказала Екатерина Ивановна.
— Значит, за грех не считают, как зайца ободрать, — как бы оправдываясь, говорил Невельской, усаживаясь на диван и набивая трубку.
Катя знала, что в команде есть очень порядочные и сердечные люди, они прекрасно относятся к гилякам. Но есть там и несколько бывших торгашей и преступники…
Утром пришла Лаола, жена Питкена.
— Катя, наши из старого стойбища приехали. Можно им к тебе войти? — спросила она по-гиляцки.
Но, не дожидаясь позволения, в дверь уже ввалились две здоровые молодые
— Ай-ай, Катя, Катя! — тараторила Лакха, бойкая женщина. Щеки у нее тугие и красные как кумач.
В одной руке у Лакхи туес с мороженой ягодой. Другой она держит за руку маленького мальчика. Ее товарка Пойха высокая, с мешом в руках.
— Ой, Катя, Катя, такая беда! — жаловалась она, целуя щеки хозяйки и гладя ей плечи.
— Геннадий, к тебе депутация! — сказала Екатерина Ивановна.
Невельской вызвал Позя и сказал, что украденное мясо будет оплачено вещами из магазина, а виновные уже наказаны.
Но гилячек это известие, кажется, не обрадовало.
— Фомку и Андриашку жалко, жалко! — кривясь и показывая, что вот-вот готова заплакать, заявила по-русски толстая Лакха.
— Вот мы им гостинцы принесли! — сказала высокая Пойха застенчиво и грустно.
— Кому?
— Фомка, Фомка.
— И Андриашка! — добавила Лакха. — Которых пороли!
— Они наказаны за дело, за то, что обижали вас.
— Ой-ой! Нас совсем не обижали!
— Чего дядю жалеть! — закричала вдруг Пойха. — Дядя сам виноват, он у них взял табак даром!
— Зачем, капитан, Фомку и Андриашку так били? — с сердцем спросила толстая гилячка.
— Что же ты хочешь?
Гилячки сказали, что привезли для Фомки и Андриашки гостинцев, а часовой не принял, и они пришли просить.
— Отпусти их! — сказала Лакха.
— Не бей! Не будешь?
— Больше не буду.
Гилячки повеселели. Пойха рассказала, что Фомин и Кузнецов возили лес и по дороге заехали с пустыми нартами в зимнее стойбище. Лакха достала у Влезгуна спирта. Вместе с Пойхой она угощала русских. Все были довольны и весело провели время. Матросы ночевали в доме, в тепле, и хорошо вели себя, и утром поехали дальше, встретили дядю Пойхи и отобрали у него мешок, но в этом виноваты не они, а сам дядя. Он не любит русских и не дает им мяса. Мужья Лакхи и Пойхи в этот же день явились с охоты и рассердились на дядю, узнав, что произошло, и обвиняют его во всем случившемся, и еще придут на него жаловаться.
— Ой, жалко, жалко Фомку и Андриашку! — приговаривала Пойха.
— Неожиданное милосердие! — с удивлением заявил Невельской, когда пришли Орлов и Воронин. — Послушайте-ка их!
— Какие дамы сердобольные! — сказал Воронин, приняв подарки для поротых и проводив гилячек.
— Позаводили себе любовников из нашей экспедиции и пришли хлопотать за них. Да этого мало! Еще мужей, говорят, пришлют за этим же! Нет, дисциплина и на любовников распространяется! А за разврат, объявите это команде, Дмитрий Иванович, любой будет порот и выслан!