Война. 1941—1945

Эренбург Илья Григорьевич

В культуре древней Грузии нас поражает сочетание цветистости и суровости, фантазии и простоты, нежности и мужества. На тончайших миниатюрах мы видим жизнь, подобную заколдованному саду, и строки старых поэтов сродни фонтану. Но этот сад защищали бесстрашные люди, и девушки умели слушать не только журчание фонтана, а и тревожный зов гордого потока.

Любовь русской поэзии к Кавказу — это любовь к свободе. Среди скал и людей Кавказа первые русские романтики учились неистовству. К Кавказу припадали, как к ключу вдохновения, Пушкин и Лермонтов, Маяковский, Пастернак, Тихонов. Кавказ был для них не декорацией, не пейзажем, но школой отваги и непримиримости.

Нас потрясает на Кавказе простота нравов, гостеприимство и культ дома, ласковость

и в то же время суровая догма чести, необычайный демократизм и уважение к старшим. Когда молодые русские поэты впервые пришли в саклю Сулеймана Стальского, старый ашуг их принял, как житель далекого края столичных гостей и как Данте — учеников. В Тбилиси, в саду над Курой, я слышал, как академик и два водовоза до ночи толковали о жизни, а перед ними светляками роились огни дивного города. Я не забуду гортанного голоса старого и вечно юного Аветика Исаакяна, который читал: «И ты — голубая хрустальная святость большой путеводной звезды». Звезда народа — ее видели в годы порабощения и горя, звезда вела к свободе.

Не случайна связь народов Кавказа с русским народом: любовь к свободе, жажда правды, общая судьба связали их навеки. Нет кавказца, который не считал бы Пушкина своим, и нет русского, который без волнения слушал бы сказания и песни Кавказа. Вся Россия гордится Кавказом — как высотами культуры и как выражением своих сокровенных чувств.

Далеко от хрустальных вод Севана до Москвы, но Армения знает, что свобода Москвы — это свобода армян. 7 ноября прошлого года на Красной площади был парад. Его принимал великий полководец. Мимо Сталина проехал танк Михаила Багдасаряна. Несколько дней спустя этот танк столкнулся с немецкими танками. Михаил Багдасарян очистил от немцев русское село. С отрогов Алагеза пришли два брата, Арам и Гурген Берсегян. Они пришли в степь, к Дону. Тридцать три немецких танка двигались на хутор. Арам и Гурген кидали в танки бутылки. Герои погибли, но танки не прошли. В лесах Карелии воевал и погиб отважный лейтенант Саркис Казарян.

Москву защищал артиллерист генерал Леселидзе. В боях за Севастополь отличился Михаил Гахокидзе. Он кидал в немцев гранаты. Не стало гранат — стрелял. Кончились патроны — начал колоть немцев штыком. Под стонами древнего русского города Ржева грузин Чанчибадзе отдал приказ: «Мертвых похоронить. Живые вперед!»

Поэт Азербайджана писал: «О братья, будем в этот час несокрушимее скалы!» Азербайджанец Гусейн Алиев один вступил в бой с несколькими самолетами врага. Семнадцать ран было на теле Алиева, но его сердце было несокрушимее скалы. Он сбил врагов и победил.

На далеком Севере бьет немцев снайпер лезгин Алиев. В Смоленщине яростно сражается осетин Мамиев. Свыше сотни немцев истребил у Мурманска ингуш Аюп Манкиев. Кавказ умеет любить, он умеет и ненавидеть.

Идут жестокие бои. Гитлер, обломав зубы о развалины Сталинграда, хочет отыграться. Он захватил Нальчик. Он грозит Владикавказу и Грозному. Он видит во сне Баку и вожделенное Закавказье.

За Кавказ теперь сражаются русские и украинцы, белорусы и узбеки. За свою гордость — за Кавказ — сражается вся Россия. Немцы уже залили кровью аулы Кабарды. Они уже терзают женщин в селах Осетии. Они осквернили честь сакли. Они оскорбили народы Кавказа.

Что для немцев Кавказ? Добыча. Нефть. Вольфрам. Дадим ли мы поганым пивоварам взобраться на Казбек? Позволим ли мы фрицам пировать в садах Кахетии? Нет, не стерпит этого наше сердце! Мы должны остановить немцев. Мы должны прогнать их прочь. Нет ничего гнуснее, чем немец на Кавказе: рыжий, с квадратной головой, с пивным животом, с рыбьими глазами. Блудливый фриц, он оскверняет девушек, чистых, как горный снег. Немец-автомат Фридрих Шмидт пришел, чтобы повесить бирки на шеи горцев, чтобы обратить в арестантские роты колыбель свободы.

Мы остановили год тому назад немцев у порога Москвы. Мы не пустили их в Ленинград. Когда немцы проникли в Сталинград, гнев и возмущение вдохнули новую силу в сердца защитников города, и немцев

остановили — на улицах, среди развалин. За Москву умирали дети Армении и Грузии, Азербайджана и Дагестана. Неужели мы не остановим немцев на Кавказе? Для храброго нет ничего невозможного. Аграма Петросьяна немцы взяли хитростью — переодевшись красноармейцами. Немцы его пытали, вырезали на щеках звезды, выдергивали волосы. Петросьян молчал. Ему сказали: «Рой себе могилу». Тогда Петросьян лопатой ударил немца. Он схватил гранаты и бросил их в палачей. Один немецкий офицер ранил Петросьяна в руку и в голову. Петросьян кинулся на офицера и задушил его. Он взял бутылку с горючим и пополз к своим. По дороге он взорвал склад боеприпасов и был в третий раз ранен. Но он дополз. Его поддерживала такая ненависть к врагу, такая любовь к отчизне, что он не мог умереть, и он не умер.

Защитники Кавказа, на вас смотрит вся страна. Вспомните ноябрь 1941-го. Тогда немцы были сильнее. Тогда некоторым казалось: не быть Москве, не быть России. Но защитники Москвы сражались, как Аграм Петросьян. Мы все в долгу перед Кавказом. Настали дни, когда Кавказ говорит: «Защитите». Не горы должны встать перед немцами — люди. И люди не отступят. Люди станут горами.

Шумит поток. Слушай — он говорит: не отдадим! Дождь звенит: не отдадим! Ветер всю ночь шумит: не отдадим! И эхо отвечает: не отдадим! Это не эхо — это Россия: не отдадим Кавказа!

5 ноября 1942 г.

Свет в блиндаже

Когда в июньское утро первые выстрелы вспугнули жаворонков, они прозвучали как диссонанс. Все вокруг не соответствовало этим звукам: и мирные села, и медленно дозревавшие колосья, и детвора на улицах пограничных городов, и сердце человека, еще продолжавшее мирно биться. Как изменилась наша страна! Стоят, яркие осенние дни. Вокруг блиндажей березы как бы истекают кровью. Зловещая пестрота последних листьев сродни войне. А многие деревья обломаны осколками мин. Железо выело воронки. Вместо деревни — трубы. Да и лица не те, кажется, что война их заново вылепила. Была в них мягкость, как в русском пейзаже, который так легко воспеть и так трудно изобразить, — бескрайный, лиричный, едва очерченный. Такими были и люди. Теперь лица высечены из камня. В глазах суровость, уверенность. Обветренные, обгоревшие, обстрелянные солдаты.

Иногда вечером, когда первые зеленые ракеты прорезают небо, когда замолкает дневная канонада и еще не вступает в свои права ночная, фронтовик смутно припоминает прошлое. На минуту ему кажется, что где-то в тылу продолжается жизнь, которая была его жизнью. Он видит залитую огнями Москву. В окнах под лампами люди ужинают, смеются, читают увлекательные романы, дети готовят уроки, девушки прихорашиваются — сегодня ведь танцы… Уж не фейерверк ли в Парке культуры? И сразу фронтовик вспоминает: война! Она и в Москве: черны улицы, как ослепшие глаза — окна домов… Девушки на лесных заготовках. Музыканты стали саперами или минометчиками. Дети на Урале. Прожектор впивается в черное небо. Если ты, как в сказке, пролетишь над страной, ты повсюду увидишь войну. Ты увидишь сожженные немцами города. Ты увидишь заводы в бараках, заводы, которые перешагнули тысячи километров. Ты увидишь девушек, изучавших литературу или игравших на пианино, которые с ожесточением отливают снаряды. Загляни в глаза одной, в полутемном холодном цеху, и ты увидишь в этих глазах нечто родное: она тоже на войне. Ты увидишь женщин Ленинграда в Узбекистане. Ты увидишь детей Полтавщины в Сибири. Ты услышишь, как старая мать вздыхает: «Два месяца нет писем…» Ты услышишь, как трехлетний малыш упрямо трет кулачком сонные глаза и спрашивает: «Где папа?..» Ты увидишь много горя и много упорства. Воюет не только фронт, воюет вся страна. Она отрывает от сна кусочек ночи, она отрывает от рта кусок хлеба, она не веселится и не благоденствует, она живет, сжав зубы, как ты в блиндаже, покрывшись ночью, впившись в землю. Как ты, она воюет.