Война
Шрифт:
Далеко за речкой, там, где в овсяное поле мысом вдавался лес, Миша увидел курящуюся пыль, из которой сверкнули вспышки. Воздух над окопами взвыл, но снаряды легли где-то у дороги. Вскоре можно было различить, что действительно идут танки, что они, на ходу растекаясь вправо и влево, выстраиваются в боевой порядок для атаки.
Заметались на овсяном поле темные фигурки оставшихся беженцев. В панике шарахнулись они в стороны, будто от надвигающегося пламени. В это время из шлейфов пыли, вздымаемой гусеницами, выскочили мотоциклисты и, обогнав танки, начали охотиться за людьми. Приглушенные расстоянием, доносились очереди их пулеметов. Из-за танков вслед за мотоциклистами устремились вперед бронетранспортеры с пехотой.
Вскоре поле будто поглотило беженцев, не маячили больше над колышущейся зеленой ширью и белые косынки…
Немцы приближались быстро. С высоты увала четко просматривался гигантский клин, острие которого составляли мотоциклисты и бронетранспортеры с пехотой, а основание – несколько эшелонов танков и орудий сопровождения.
Мише Иванюте не хотелось верить в неотвратимость боя. И может, потому не хотелось, что уж слишком неравные силы; было совершенно очевидно: не сдержать залегшим в окопах красноармейцам эту накатывающуюся в облаках пыли и в грохоте пальбы стальную лавину. И вообще все происходящее казалось чудовищной неправдой… Дальний огневой налет на военный городок… Бомбежка… И вдруг – танки… А с нашей стороны ни самолетов в небе и ничего другого, похожего на то, как раньше мыслился отпор врагу… Неужели вот так, не успев ничего толком понять и ничего не сделав, можно умереть?..
Со стороны дороги вдруг послышались резкие пушечные выстрелы. Им вторили где-то в тылу, во ржи, отрывистые хлопки минометов. Первые же взрывы мин разметали мотоциклистов, заставив их шарахнуться в стороны друг от друга. А первые снаряды уже нашли первые цели: было хорошо видно, как замерли на месте два передних танка… Но это лишь только начало боя. Снова выплеснулись из стволов танковых пушек короткие огненные вспышки. И гребень будто закипел и задымился. Грохот этого кипения, пыль, смрад, высшая степень томительного напряжения и инстинктивный страх – все это казалось невыносимым. И Миша Иванюта, подогнув будто ватные ноги, присел на дно окопа. Надо было чего-то ждать. Но чего именно, он пока не знал, придавленный тягостным ощущением непоправимого.
Он выглянул через бруствер только тогда, когда услышал, что без всякой команды поднялась над окопами ружейно-пулеметная пальба, которая в своей нестройной густоте показалась даже внушительной. Увидел, что бронетранспортеры с пехотой, разделившись на группы, уже перемахнули через речушку и ползли по склону вверх. А танки, продолжая палить из пушек, почему-то повернули левее, в ту сторону, откуда еще изредка стреляли наши орудия и где находилась дорога.
«Гранатами надо, гранатами!» – мелькнула у Миши мысль, когда он увидел, что прямо перед ним, обойдя обломки самолета, начали подминать рожь три бронетранспортера. И даже не заметил, как эта мысль будто обрела голос.
– Гранатами их, гадов! – закричал он, кинув нетерпеливый взгляд на окоп старшего лейтенанта Колодяжного.
Увидел, что Колодяжный, успев где-то раздобыть винтовку, старательно щурился и посылал вперед пулю за пулей.
– Слышишь, старший лейтенант!.. – Миша орал во все горло, наливаясь злостью почему-то на Колодяжного. – В каждый транспортер – по гранате!..
Колодяжный что-то крикнул ему в ответ, затем, отложив в сторону винтовку, начал целиться в бронетранспортер из ракетницы.
«Рехнулся от страха», – подумал Миша и ощутил, как внутри него рождается приступ нервного хохота. Проследил глазами, как ракета описала над полем дугу и упала позади бронетранспортеров, и тут же увидел, что бронетранспортеры остановились. С их бортов посыпались на землю солдаты, разбегаясь
Цепь немцев образовалась довольно густая. Приставив к животам автоматы, они с ходу ударили по гребню склона таким ливнем пуль, что стрельба из окопов сразу же утихла. В это время раздался высокий голос Колодяжного:
– Гранаты к бою!
– Гранаты к бою! – со звенящей лихостью закричал и Миша. Может, повинуясь привычке или даже инстинкту, выработанному на тактических занятиях в училище, он затем, как и полагалось в подобных ситуациях, протяжно скомандовал: – Приготовиться к контратаке-е!
И тут же с радостью отметил, что команда его услышана.
– К контратаке-е!.. К контратаке-е!.. – перекатисто понеслось вдоль окопов.
Эта команда будто смахнула оторопь, которая охватила бойцов перед градом замелькавших над их головами хищных светлячков – трассирующих пуль. Стрельба из окопов опять усилилась. Ахнули взрывы первых гранат, брошенных преждевременно и поэтому не долетевших до атакующих немцев.
Удивительно, что пробежавший по жилам озноб словно смыл страх. Положив руку с наганом на бруствер, Миша старательно целился в коренастого, широкоплечего солдата в каске, с засученными рукавами, который с шага уже переходил на бег, что-то крича и держа перед собой плюющийся огнем автомат. Выстрел отдался толчком в руку, но… немец продолжал бежать… Вот цепь еще ближе… Из окопов, описывая крутые траектории, полетели гранаты – теперь уже точно по цели. Их взрывы вздыбились такой густой стеной, что атакующие вдруг залегли и тоже начали выхватывать из-за поясов гранаты с длинными рукоятками. Из наших окопов опять полетели, кувыркаясь в воздухе, зеленые «бутылочки».
– Пора! – крикнул Миша в сторону окопа Колодяжного и даже сам не понял, какая сила выбросила его на бруствер. Став в полный рост, не без картинности и показной дерзкой лихости, он, возвыся голос, изо всех сил скомандовал:
– В контратаку-у!.. За Родину! За Сталина! Впере-е-ед!.. За мно-ой!..
Краем глаза увидел, как из окопов будто высунулись грудные показные мишени: так бывает на стрельбище. Но тут же мишени ожили и превратились в фигуры полного роста. Больше Миша не оглядывался и, оттолкнувшись от бруствера, который резко осел под сапогом, кинулся вперед. Он не увидел, что выскочившие из окопов красноармейцы, прежде чем устремиться в контратаку, швырнули в залегшую цепь немцев по гранате. И когда там взметнулись десятки взрывов, Миша на мгновение остановился, будто грудью наткнулся на преграду. А немцы – вот же они, вот… Уже некоторые привстали на колени и выдергивали шнуры из рукояток гранат. Даже рассмотрел в золотой оправе очки на бледном лице солдата, который, направив в его сторону автомат, ударил длинной очередью трассирующих пуль. Мише показалось, что все пули летят ему в лицо: их светлячки, издавая злобные взвизги, куда-то исчезали прямо перед глазами, оставляя только острый запах сгоревшего пороха, а на зубах – привкус металла.
– Ур-ра-а! – закричал рядом Колодяжный, обгоняя младшего политрука Иванюту.
И все поле будто взорвалось боевыми, ликующими кличами.
– А-а-а!.. – неслась по склону вниз живая, разъяренная лавина, ощетинившись штыками.
Миша Иванюта с этого мгновения словно утратил чувство реальности, и будто время для него остановилось. Перед ним мелькали перекошенные страхом чужие лица, трещали автоматные очереди, гремели взрывы гранат, раздавались предсмертные вопли и хрипы. А он, когда понял, что его наган уже не стреляет, вырвал из рук тяжело раненного, в пепельного цвета мундире, солдата черный незнакомый автомат, но не сразу сообразил, как поставить его на боевой взвод. Когда оттянул на себя боевую пружину с ударником и прицелился в удиравших к речке гитлеровцев, автомат изрыгнул короткую очередь и умолк: в магазине кончились патроны.