Война
Шрифт:
Впереди, в группе командиров, Миша Иванюта узнал старшего лейтенанта Колодяжного – того самого дежурного по полку, с которым он только вчера вечером познакомился и который обещал сегодня утром отправить его на полигон. Командиры о чем-то говорили, и Миша заспешил к ним с намерением расспросить Колодяжного об обстановке и посетовать на то, что все здесь делается не совсем так, как велит устав и как делалось на тактических занятиях и учениях. Нет глубокого эшелонирования боевых порядков, нет боевого охранения впереди. Идя вдоль линии ячеек, он нигде не слышал, чтобы кто-нибудь из командиров ставил перед бойцами задачу. А он бы, младший политрук Иванюта, начинал именно с этого. Он назубок знал все пункты приказа в их уставной последовательности, умел, согласно этим пунктам, сочинять вводные для любого вида боевых действий на самой различной местности, днем или ночью, умел принимать решения за командира, вплоть до батальона, а может, и полка, и развивать мысленно динамику боя на всех его этапах. Учебно-полевая практика у Иванюты ведь не маленькая, а выпускная экзаменационная оценка по тактике – самая высокая!..
Младший политрук Иванюта подходил к командирам. Уже издали приметил его старший лейтенант Колодяжный и дружелюбно подмигнул, как доброму знакомому. И в это время кто-то из наблюдателей во все горло завопил:
– Воздух!.. Самолеты противника!
– Воздух! – разноголосо покатилось вдоль окопов и там, внизу, по цепи «косцов».
Шестерка самолетов уже делала боевой заход, а люди на возвышенности с любопытством глазели на нее, ничего не предпринимая. Вдруг кто-то из командиров опомнился и энергично скомандовал:
– Ло-жи-и-сь!.. Прекратить движение!
Команда была явно запоздалая, однако не лишняя. Красноармейцы, сбивавшие рожь, одни кинулись к своим окопам, а другие залегли там, где застигла их команда. Миша Иванюта, видя, что старший лейтенант Колодяжный и другие командиры побежали к свободным ячейкам, тоже вскочил в ближайший окопчик, вырытый для стрельбы с колена, скорчился в нем и, повернувшись лицом вверх, стал наблюдать за самолетами.
Ведущий бомбардировщик первым сорвался в крутое пике и с пронзительным ревом стал падать прямо, как показалось Мише, на его окоп. И будто тяжелый пресс начал втискивать тело в землю. Самолет рос на глазах, увеличиваясь в размерах, его высокий нарастающий вой набирал все больше силы и делался нестерпимым. Миша отчетливо видел в прозрачном решетчато-округлом носу бомбардировщика две головы в черных шлемах; летчики, кажется, тоже видели Мишу… От брюха самолета оторвалось несколько темных капель. Это же бомбы!.. Самолет, показав на дымчато-желтых крыльях черные кресты в белых угольниках, вышел из пике и взмыл вверх. А вместо него уже падал вдогонку свистящим бомбам второй самолет. Миша зажмурился, сжался в комок. Вокруг загрохотало с такой ужасающей силой, что на какие-то мгновения он будто окунулся в небытие, ощущая при этом ворвавшийся в окоп вихрь – горячий и смрадный от взорвавшегося тротила.
И даже сквозь поднявшуюся пыль Мише опять были видны в округлом носу падающего на него бомбардировщика немецкие летчики. Вот же они, вот! Миша впервые вспомнил о своем нагане. Одним нервным движением выхватил его из кобуры и, закусив губу, прицелился в выпуклую решетку носа… В горячке не заметил, как расстрелял весь барабан, а самолет, уронив бомбы, уже выходил из пике, будто улепетывая от очередного самолета, сорвавшегося из поднебесной крутизны.
«Эх, карабин бы!» – обожгла Мишу мысль, и тут он вспомнил, что рядом, в окопах, бойцы с винтовками, ручными и станковыми пулеметами! И тотчас будто увидел своего преподавателя по тактике полковника Чернядьева, который требовательно спросил у него: «Ваше решение, курсант Иванюта?»
Миша, когда в стороне отгрохотала серия взрывов, чуть высунулся из окопа и сколько было мочи закричал:
– Внимание!.. Слушай мою команду!.. По воздушной пикирующей цели!.. Прицел три!.. Упреждение один корпус!.. Залпом!.. Пли!..
– Пли-и!.. – покатилось от окопа к окопу.
Залпа не получилось, но вдоль увала вначале жидко, а потом дружнее затрещали выстрелы. Зататакал где-то один пулемет, затем второй… Пикировавший самолет, тут же поспешив сбросить бомбы, с отворотом вышел в пике и набрал высоту.
– Ага, не нравится? – услышал Миша из соседнего окопа торжествующий голос Колодяжного. – Молодец, младший политрук!
Миша не сразу понял, что последние слова обращены к нему, а когда понял, то не обрадовался им: со стороны дороги прикатилась другая команда:
– Прекратить огонь! Экономить боеприпасы!
Передавалось еще какое-то распоряжение, но оно заглохло в своей невнятности где-то на середине гребня, ибо «юнкерсы» – это были именно они
– продолжали бомбежку.
– Не стрелять! Экономить патроны! – опять передавалось по цепи.
Однако уже невозможно было укротить жажду бойцов дотянуться пехотным огнем до самолетов. Стрельба хоть и ослабла, но не прекращалась, тем более что, может быть, в эти минуты во многих сердцах впервые остро всколыхнулась ненависть. Ведь бомбы делали свое ужасающее дело: появились первые убитые и раненые. До Мишиного слуха долетел чей-то приглушенный расстоянием крик, от которого бросило в дрожь:
– Пристрелите!.. Братцы, добейте меня!.. Родненькие, добейте!..
Над ржаным полем нырнул в пике шестой, последний самолет, тогда как первые, сделав разворот, уже начинали пикировать на недалекую дорогу, прятавшуюся в долине.
«Эх, наших бы «ястребков» сюда… Где же они?..»
Окопы продолжали огрызаться огнем. Миша даже заметил, что к несущемуся с воем самолету протянулись дымчато-сизые нити трассирующих пуль, выпущенных чьим-то пулеметом. Возможно, их увидели и немецкие летчики, потому что, сбросив бомбы, они продолжали пикировать навстречу трассам, чтобы, как подумалось Мише, накрыть новой серией бомб пулеметное гнездо… Вот самолет все ниже… Уже отчетливо видны лица летчиков в обрамлении черных шлемов. Миша еще успел заметить, как из распахнутых створок бомбового люка вывалился целый рой бомб и что самолет при этом вздрогнул, будто на мгновение остановился в воздухе, а затем, покачнувшись, лег на крыло и так, в полуопрокинутом виде, продолжал падать.
Миша вдруг понял, что «юнкерс» неуправляем, что сейчас он врежется в землю, и ощутил неодолимое желание выскочить из окопа и отбежать хоть немного в сторону… Но поздно… Руки непроизвольно обхватили непокрытую голову, и сам он сколько было сил вжался в дно ячейки. И будто оказался на телеге, мчащейся по булыжнику: так затрясся под ним окоп; земля и небо словно раскололись на части от обвального, раздавившего, кажется, все пространство грохота.
Не увидел Миша самого впечатляющего: взорвавшиеся близ окопов бомбы дохнули могучей тугой волной навстречу падающему самолету, опрокинули его вверх брюхом, и бомбардировщик, странно виляя опустившимся вниз хвостом, как-то избочась, пронесся над склоном, где залегли во ржи «косцы», и врезался в зеленый берег Иглицы, гулко громыхнув всеми своими металлическими внутренностями и тут же потеряв всякое подобие крылатой машины.
20
Когда младший политрук Иванюта, опамятовавшись и отряхнув с себя крошево земли, выглянул из окопа, то увидел, как по кочковатому склону с бурыми пятнами свежих воронок бежали к реке, размахивая руками, десятки красноармейцев – из дальних окопов, до которых бомбежка не дотянулась. Мише тоже нестерпимо захотелось побежать к самолету да поглазеть на него, такого грозного минуту назад, посмотреть на летчиков, живых или мертвых, – загадочных и уже до предела ненавистных людей, но в это время Миша увидел другое: далеко за речкой, на необозримом поле, где в мареве палящего зноя плавно волновался низкорослый сизый овес, замаячили темные фигурки людей. Они брели по колено в овсяном половодье со стороны темнеющего леса большими группами, между которыми виднелись группки поменьше.