Войны за Бога. Насилие в Библии
Шрифт:
И только тексты, отнесенные к категории 3 («настораживающие»), — говорящие о вечных муках грешников и неверующих, — ставят Коран в равное положение с Библией, а особенно с писаниями христиан. Однако если угроза адского огня так часто встречается в Коране, способны ли такие тексты вызывать акты насилия в реальном мире? Хотя Коран призывает мусульман сражаться против неверных в случае конфликтов с оружием в руках, акцент там делается на аде и проклятии. Ислам демонизирует своих врагов, что косвенно предполагает их неизбежные столкновения с верующими мусульманами. В истории ислама и христианства встречались ситуации, когда сначала верующие утверждали, что души врагов обречены на вечные муки, а потом развязывали против них реальную войну. Тем не менее представители самых радикальных апокалиптических движений гораздо чаще бывают пацифистами в реальном мире — им достаточно того, что они увидят поражение своих противников: в нужное время Бог явит свою силу, и простым людям не следует его опережать.
Критикам ислама несложно найти в Коране
В данном случае мы найдем параллельные места к этим текстам Корана скорее не в Ветхом Завете, а в Новом. На протяжении большей части ветхозаветной эпохи иудеи мало размышляли о загробной жизни, мысль о ней стала привлекать внимание только примерно после 400 года до н. э., то есть в тот период между созданием книг Ветхого и Нового Завета, как они дошли до нас в их канонической форме. В эту эпоху, и особенно после 170 года до н. э., появилась апокалиптическая иудейская литература с ее рассказами о загробном мире, включая ужасающие видения о наказании грешников. Зарождающееся христианство впитало в себя эти труды, так что представления об аде окрашивали собой представления Иисуса и церкви новозаветной эпохи. И если нас возмущают фантазии Корана об адских муках, нам следует в этом винить иудеохристианскую традицию, из которой мусульманские тексты позаимствовали эти представления. Кроме того, в Коране ад чаще всего предназначен именно для грешников, во что бы те ни веровали, а не для неверных или представителей какой-то определенной расы или секты. В первую очередь в мусульманскую преисподнюю попадают те, кто не оказывал милости другим: не заботился о сиротах, не соревновался с другими за право накормить бедных, любил богатство и отнимал имущество у слабых.
Если сравнить Коран с Новым Заветом, мусульманские представления о пламени и сере не покажутся нам чрезмерно жестокими. Западные критики так сильно возмущены этими мусульманскими текстами лишь по той причине, что забыли о религиозных корнях своей собственной культуры. Такая амнезия не должна нас удивлять, потому что сегодня в ведущих церквах редко услышишь проповеди на основе слов Иисуса об адском пламени или ужасной преисподней, где червь не умирает и огонь не прекращается.
Один из самых неприятных новозаветных отрывков находится в Евангелии от Матфея, где Иисус рассказывает притчу. Хозяин засеял свое поле, враг тайно разбросал по полю семена плевелов (сорняков) среди добрых семян, так что взошли ростки тех и других, хороших и вредных. Хозяин отказался от попытки отделить одно от другого, но сказал работникам, чтобы те подождали момента жатвы, и тогда можно будет отделить пшеницу от сорняков. Иисус объяснил смысл этой притчи так:
Поле есть мир; доброе семя, это сыны Царствия, а плевелы — сыны лукавого; враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина века, а жнецы суть Ангелы. Посему как собирают плевелы и огнем сжигают, так будет при кончине века сего: пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие, и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов [125] .
Слушатели Иисуса могли понимать смысл его слов по-разному. Кто такие «сыны лукавого» — злодеи или все язычники вообще? Но в любом случае эти слова смущают современного читателя, поскольку у злодеев в этой притче, похоже, не остается никакого выбора. Они злы по своей природе, и такова их неизбежная судьба. Некоторые видные христианские мыслители понимали значение этого текста так: существуют грешники, обреченные на проклятие со своего рождения, либо даже ад был уготован для них с момента творения мира, так что никакие решения, принятые во время земной жизни, не могут повлиять на их печальную судьбу. В любом случае — влияет ли на их участь свободная воля или нет — по словам Иисуса, грешников в итоге ожидает страшное уничтожение в сверхъестественном огне.
125
Мф 13:37–42.
Если тексты про вечные муки в Коране встречаются чаще, чем в Библии, то разница здесь скорее чисто количественная, чем качественная. Но в других вещах Коран имеет преимущества: тех, кто избавится от вечных мук, от прочих отличает не раса, а только благочестие и вера. Перед любым грешником открыта возможность изменить мысли, отказаться от неверия и присоединиться к семье людей, исповедующих истинную веру, среди которых — хотя бы теоретически — не существует отличий на основании расы или класса.
Однако, допустим, Коран содержит особо кровожадные отрывки, которые глубоко возмущают современного человека. Читатели Корана, как и читатели Библии, все равно могут продолжать споры о том, имеют ли эти тексты вечное и непреходящее значение или же они говорят нечто лишь о том времени,
126
Michael Cook, The Koran: A Very Short Introduction (New York: Oxford Univ. Press, 2000), 33–36; Abdullah Saeed, Interpreting the Qur’an (New York: Routledge, 2006).
Сам Коран дает законные запасные выходы для читателей, которые хотели бы руководствоваться определенными текстами в нынешних обстоятельствах, альтернативные интерпретации, которые недоступны строгим приверженцам Библии. В Новом Завете Иисус прямо говорит о том, что Закон нельзя адаптировать или менять: «Ни одна иота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все» [127] . Но если говорить о Коране, комментаторы с самых древних времен считали, что его отдельные части обладают разным достоинством, поскольку были записаны в разных обстоятельствах жизни Мухаммеда и нарождавшейся мусульманской общины.
127
Мф 5:18.
Если читатель Корана сталкивается с проблемами или противоречиями, он должен решать их с помощью авторитета священного текста, но существуют известные примеры, когда одни стихи позволяют отменить или пересмотреть другие. Самый известный пример касается так называемых «сатанинских стихов», в которых, похоже, Мухаммед проявляет терпимость по отношению к культу трех языческих богинь Мекки. Позднейшее откровение вынуждает радикально пересмотреть это учение. Бог предупреждает верных, что сатана всегда пытался испортить священное писание, вставив в него слова греха, которые следует упразднить: «Аллах стирает то, что бросает сатана, потом Аллах утверждает Свои знамения, — ведь Аллах — знающий, мудрый!» [128]
128
Если бы «сатанинские стихи» не были удалены, они бы следовали за сурой 53:19–20. «Аллах стирает…» — Коран 22:52.
В истории комментаторы обычно использовали идею упразднения таким образом, который должен показаться неудачным современным комментаторам — а именно, они использовали позднейшие более суровые тексты, чтобы нейтрализовать смысл более ранних отрывков, написанных в Мекке, которые призывали терпимо относиться к другим религиям. Критическую роль в развитии учения ислама сыграл тот факт, что комментаторы рассматривали «стихи меча» как козырную карту, способную побить тексты с установкой «живи и жить давай другим» по отношению к другим религиям или утверждающие, что в вере не должно быть принуждения [129] . Но это просто подход определенных комментаторов. Сам Коран не утверждает, что авторитет «стихов меча» выше других текстов, и некоторые великие исламские комментаторы сегодня отвергают эту идею. К последним относится бесстрашный ученый и борец Махмуд Мухаммед Таха, казненный в 1985 году за выступления против режима фундаменталистов в Судане. Как считал Таха, умеренные и терпимые суры, записанные в Мекке, дают идеальную картину ислама, хотя эти суры на время потеряли свое значение из-за крайне напряженной политической ситуации, с которой Мухаммед столкнулся в Медине. Поскольку эта ситуация осталась в далеком прошлом, именно тексты из Мекки должны определять лицо веры в современном демократическом обществе. Египетский ученый Наср Абу Заид призывал воспринимать Коран как продукт культуры, как литературное произведение, отражающее ценности и представления арабов той эпохи, когда он был написан. Абу Заиду, в отличие от Тахи, удалось избежать казни, однако ему пришлось отправиться в изгнание в Европу [130] .
129
Andrew Rippin, The Qur’an and Its Interpretative Tradition (Burlington VT: Ashgate/Variorum, 2001).
130
Mohamed A. Mahmoud, Quest for Divinity (Syracuse, NY: Syracuse Univ. Press, 2007); Nasr Abu Zaid, Rethinking the Qur’an (Utrecht, Netherlands: Humanistics Univ. Press, 2004); Nasr Abu Zaid with Esther R. Nelson, Voice of an Exile (New York: Praeger, 2004); Hussein Abdul-Raof, Schools of Qur’anic Exegesis (New York: Routledge, 2010).