Войти в образ
Шрифт:
– Хороший мальчик… – его холодные ладони крепко сжали голову Скила, и испытующий взгляд Сарта надвинулся на замершего трупожога. – Сообразительный… Да, я должен знать. И знаю.
И бледнеющий Скил увидел в глубинах бесцветных зрачков старика, потерявшего возраст на неведомых дорогах, – увидел в их зыбкой колеблющейся глубине хмурого коренастого юношу в пунцовом капюшоне, отчаянно пробивающегося к темнеющему входу в катакомбы; увидел грузное тело на его широких плечах, обмякшее тело с неправдоподобно тонкой стрелой под левой лопаткой; увидел, дрогнул, – и внезапная тьма немыслимого прошедшего времени затопила открывшееся.
Скил отшатнулся.
–
– И Подмастерья приняли вас?
Скил спиной почувствовал зябкую, томительную влажность голоса Сырого Охотника. Видимо, Сарт также ощутил возникшее напряжение, потому что он долго смотрел на людей, стоящих у незапертой двери, и взгляд его старательно обходил молчащего Девону.
– Приняли, – наконец сказал он. – Это сейчас в каризах Подмастерья. А тогда были – Мастера. Они видели казнь Собеседника и знали, кто мы. Тело учителя оказалось лучшей рекомендацией.
– Этого не может быть! – взорвался Пирон и, оттолкнув Сырого Охотника, вплотную подбежал к Сарту. Тот иронически приподнял бровь и улыбнулся Пирону.
– Ты лжешь! Я читал архивы – Магистра по прозвищу Собеседник казнили еще до Второго Нашествия! Второго – ты слышишь, старый безумный лжец?! – если это вообще не легенда!
– Ты знаешь историю… – Сарт протянул руку и легко коснулся спутанных волос юноши; и Пирон отпрянул в изумлении. – Это хорошо. История заслуживает уважения. А легенды – это всего лишь слишком эмоциональная история. И зачастую слишком наивная… Да, Собеседника, патриарха Мастеров из каризов – который, кстати, терпеть не мог, когда его называли Магистром – действительно казнили почти два века тому назад. По местному времени… Что было потом, мой кричащий знаток архивов?!
– Потом? – Пирон на мгновенье задумался. – Потом была трехлетняя засуха, и гонения на уходящих в каризы, и через год Мастера заговорили Путь через катакомбы, создав Витраж Дороги, ныне почти утерянный… Потом полтора десятилетия было безвременье, и никак не могли выбрать следующего Магистра, потом горел Зеленый замок, и…
– Как звали следующего Магистра? – мягко перебил его Сарт.
Еще секунду Пирон продолжал бубнить под нос события и даты, после неожиданно осекся и кинулся к дубовому шкафу, пылившемуся в дальнем нефе. Хлопнули створки, перевязанные свитки полетели на пол, Подмастерье по уши зарылся в их шелестящую груду – и когда он вынырнул оттуда с коричневым пергаментом в руке, лицо его напоминало серый изношенный балахон Сырого Охотника.
– Следующего Магистра, – слова падали тяжело и бесцветно, подобно ледяным каплям; и Скил физически ощутил их холод.
– Следующего Магистра звали Сарт.
Свиток шлепнулся на гору бумаги и, шурша, скатился на пол. Сарт подошел и бережно подобрал его.
– Да, – сказал он. – Следующего Магистра звали Сарт. И он любил жизнь, как только может любить ее ученик великого палача. И эта жизнь исторгла его из себя, как мать – кричащего ребенка. Только мне удалось вернуться.
Уже возвратившись в комнату, Скил вдруг сообразил, что Девона за все время так и не произнес ни единого слова. И по дороге молчал. Пирон – тот просто остался в хранилище, колеблясь между стремлением уличить старика во лжи и страстной надеждой поверить в невероятное; Сырой Охотник мгновенно растворился в сумраке переходов по своим сырым охотничьим делам; а Девона все оставался непривычно тихим и только все туже скручивал в трубку извлеченный из-за пазухи список.
– Слушай, Девона, – не выдержал наконец Скил. – У тебя что, губы заржавели?! Где не надо – так ты первый, а тут… Ты как себе мыслишь, этот… как его… Сарт – врет или нет?
Упурок равнодушно пожал плечами.
– Не знаю, Скилли. Думаю, что не врет. Нет, не думаю – чувствую. Болит у него, глубоко, внутри, но – болит… Пустота у него там, без дна, без смысла, но – болит, Скилли… И так же чувствую, что мне все это безразлично. Пока. Вот Пирон ждет, что придет добрый дядя – а лучше сразу два дяди – и даст ему конфету. Дешево и сердито. Бог из машины. А я не Пирон. И не Сырой Охотник, отгородившийся от мира серым безразличием балахона и умением в случае чего дать любому палкой по голове. Впрочем, под шелухой, под коркой и в том же Сыром Охотнике сидит маленький сопливый Пирон; иначе он давно уже перерезал бы себе горло, при всей антипатии к металлическому оружию. Надежда, Скилли, умирает… последней. А вот я – чужой. И Сарт – чужой. Только я хочу стать своим, а Сарт… он или раздумал, или разучился, или… Не знаю. Вернее, не чувствую. Пока. А так – все может быть, парень Скилли…
Возбуждение медленно угасало в нахмурившемся Скилъярде. Ему было очень жалко тоскливого неприкаянного Упурка, но он стыдился своей жалости. Кто он такой, в конце концов… И потом – что-то общее проглядывало в отстраненно-вежливом Сарте и импульсивно-распахнутом Девоне. Что-то общее, скрытое в толще мелочей, неразличимое для постороннего взгляда… Может быть, это и значило – играть?!
– А я-то думал, тебе будет интересно, – уныло пробормотал Скил. – Выговоришься, развеешься, и…
– И помирать раздумаю, – подхватил Упурок. – Нет уж, Скилли, меня на треп не купишь. Зря, что ли, мы тут список составляли? Да и Пирон обидится…
Скил не нашел ничего лучшего, как глухо буркнуть насчет того, что жизнь в конечном счете не такая уж бесполезная штука.
– Да, – неожиданно согласился Девона. – Это если жить. А как живу я, Скилли? Я читаю жизнь с листа, как придется, не успевая разобраться, подготовиться, расставить паузы и ударения. Кто подсунул мне этот лист – и почему именно этот? Что было на прошлых листах и что будет на следующих?! И какая цель маячит в конце?… Единственное, в чем я свободен – так это усилить акценты там, где я хочу. И порвать лист тогда, когда мне взбредет эта блажь в голову. Ты думаешь, почему Сарт не сказал нам, отчего его – мастера, Магистра и кто он там еще? – выбросило из каризов, и вообще из его мира и его времени? Гляди, Скилли!
Девона швырнул Скилу пачку листков, которые Сарт подсунул им в хранилище и с которых Девона позднее читал «Мастера» – и Скил с трудом исхитрился поймать их. Затем быстро перелистал страницы. В самом конце оказался приколот кусок странной голубоватой бумаги – или ткани? – исписанный летящим крупным почерком. Сбоку были пририсованы три смешные рожицы. Последняя была смешная и страшная одновременно. Страшно смешная. И глаза, как у голодной крысы. Скил вгляделся в написанное.
Одиноко-незрячее солнце глядело на страны, Где безумье и ужас от века застыли на всем, Где гора в отдаленье казалась взъерошенным псом, Где клокочущей черною медью дышали вулканы. Были сумерки мира.