Воздушные ванны. Истории, от которых дышится легко
Шрифт:
Начинается все с обсуждения с другими людьми своего близкого человека. С обсуждения тех секретов и тайн, которые известны только вам. И не обязательно клясться и божиться, что вы ничего не расскажете, а потом рассказывать. По умолчанию мы храним секреты и тайны, даже если нас не просили это делать, а мы – не обещали. Даже если это не считается секретом. Это все равно интимная информация. Которой можно поделиться только с врачом или с другим порядочным специалистом в случае необходимости. Но просто обсуждать с другими особенности близкого человека нельзя. Даже если наш ребенок доверил нам что-то – не взяв слова, что мы никому не расскажем. А мы тут же рассказали, смеясь. Или в сети выложили, приглашая
И муж или жена, которых обсуждают с друзьями или родственниками, потом тоже нарушают интимность. Или уходят. Потому что тонкие узы порваны давно, и не ими. А теми, кто считал возможным нарушать молчаливую договоренность – не предавать друг друга.
Но это же не предательство! Нет. Это просто нарушение интимности. Но и измена не предательство. А просто нарушение интимности. Почему же тогда так больно? Почему так хочется назвать предателем того, кто изменил? Кто нарушил интимность? А потому, что нарушение интимности – это всегда больно. Сильно или не очень, но больно. Рвутся тонкие узы не сразу, а постепенно. И надо спросить себя: для чего я это рассказываю? Кому? Чего я хочу добиться? Чужие уйдут, свой останется. Но и он потом непременно уйдет, если его доверие было предано. А как он об этом узнает – какая разница…
Вот дошло до такого. Сначала были ссоры и примирения. Потом ссор не стало. И примирений тоже. Они стали спать в разных комнатах; комнат было две, как раз хватило. Они вместе прожили двадцать лет. А потом стали раздельно питаться. Это окончательное охлаждение, это совсем разрыв – когда люди раздельно питаются.
Они не говорили о разводе. Просто каждый жил своей жизнью. Муж познакомился с приятной женщиной в санатории, куда ездил один, и с ней переписывался. Она его понимала. А жена ни с кем не познакомилась. Она просто жила и молчала. О чем говорить, когда все сказано и все ясно. Когда тебя больше не любят. И ничего не хотят решать…
И вот однажды утром она стояла на кухне в халате. Надо было на работу собираться. Стояла и на маленькой, почти кукольной сковородочке жарила яичко. Одно. Правильно – яйцо. Но сковородочка и яичко были крошечными, как и жена. Уменьшительные они были, эти предметы… Крошечная женщина с не очень красивой «химией», в халате, жарила одно-единственное яичко на сковородочке. И муж зашел в кухню, налить себе чаю. Он тоже собирался на работу. И вообще – собирался он. Уходить. И жена так грустно и виновато посмотрела на него. И спросила, протягивая сковородочку: «Будешь яичко?» Он все вспомнил. Бывали времена, когда только одно яйцо и было на двоих. И из вещей – одна сковородка, две вилки. Стакан. Одеяло солдатское. Общага. И жена была молодая, веселая студентка в халатике. И смотрела не затравленно и виновато, а весело и даже игриво. Как маленький пони, из-под челки…
Он отставил сковородку и обнял жену. И стал говорить, что с ним что-то такое было нехорошее. Помешательство какое-то. Затмение нашло. Он не знает, что это было. И он просил прощения и, может быть, плакал – жена не видела: он был высокий, а она – маленькая. И сковородочка стояла на плите с золотым кружком яичка. Все бывает в жизни. Но иногда можно одуматься и все вспомнить. И прижать к себе близкого человека, особенно если он маленький. Близкие иногда – маленькие. Да и мы тоже. Любовь – это уменьшительное. Но она только кажется маленькой иногда…
в девяностые имел крупные проблемы. Очень крупные. Он был должен миллиард долларов. Кругленькая сумма! И на улице он увидел бродягу. Бомжа. Указал на него и сказал: «Этот бродяга богаче меня на миллиард долларов!»
Так что мы богаче некоторых богачей. Потому что главное богатство – не быть должным. Особенно миллиард долларов. А небольшие долги можно постепенно заплатить; это все же не миллиард. Поменьше. Не быть должным – это тоже богатство. Роскошь. Свобода. Когда все, что нам принадлежит, – именно наше, а не чужое.
Так что желаю вам расплатиться с долгами, если они есть. И не иметь их; оставаться свободными и богатыми. Можно сказать, миллиардерами! А будущий президент отдал долги – и вот стал президентом. Плохим или хорошим – не знаю точно. Но деньги у него есть! Пусть и у нас будут.
Кому-то – большой. Кому-то – маленький. Но достанется каждому. Даже если ни на что не надеешься, но без злобы и зависти смотришь, как другие едят угощение.
Ливень нас загнал в пиццерию – пахнет очень вкусно. Тепло. Уютно. Но пиццу мне нежелательно есть. А минеральную воду – желательно. Вместо пиццы. И мы сели за столик с минеральной водой – не будет же мой близкий человек есть пиццу, пока я воду пью. Это как-то нехорошо. Вот точно так же нехорошо, как то, что я увидела тотчас.
Две девушки забежали, совершенно мокрые. Молоденькие такие, даже не девушки, а девочки. Их тоже дождь застиг. И одна девочка, упитанная, плотная, заказала себе кусок пиццы, пирожное, салат и чай. А вторая, мокрая как мышка и такая же крохотная, ничего не заказала. Сказала стеснительно: «У меня денег нет. Я маме отдала!» Робко сказала и тихо, чтобы никто не услышал. Только подруга. Но все отлично слышно в маленьком помещении.
Они сели за столик. И плотная девочка начала есть. Есть и чаем запивать, отдуваясь. Я так изумилась, что даже не знала, что делать. Не подходить же к чужому столику, не раздавать же советы, не покупать же пиццу, чтобы дать девочке-мышке, – это унизительно. Я знаю. Я сама была бедной студенткой. И мокрая девочка-мышка сидела и смотрела, как плотная девочка – морская свинка подкрепляется. Может, и не морская. Просто – свинка. Потому что она без зазрения совести пила и ела с большим аппетитом. Свой большой кусок пиццы ела. И облизывала пальцы. А мышка отводила глаза и старалась смотреть по сторонам, чтобы не смутить приятельницу. Не выдать свое желание откусить кусочек… Она теребила ремешок рюкзачка, смотрела на свои мокрые туфли, на стены, на прилавок…
И тут из-за стойки вышел прекрасный юноша. Принц. Он там месил тесто и раскатывал круги для пиццы. Красивый принц! Немножко угловатый. Немножко руки и ноги ему еще велики. Немножко прыщики на подбородке. Но видный парень. Красивый. Просто очень юный. Наверное, он там подрабатывает. Студент, наверное. И он подошел к мышке-девочке и элегантно подал ей кусок пиццы на тарелке. И чай. И сказал: «Ваш заказ готов!» Этак поклонился, как настоящий принц. И улыбнулся девочке. А она – ему. Она стала лепетать, что ничего не заказывала. А принц отвечал, что это за счет заведения. И от него лично. Просто чувствовалось, как между ними искра пробежала. И юноша прямо весь светился. И девочка тоже. А плотная девочка даже есть перестала. И смотрела довольно завистливо. Она тоже поняла, что теперь другой девочке дают кусочек счастья. Вот прямо сейчас. Прямо при ней! А с ней не поделились…