Воздушный стрелок. Сквозь зенитный огонь
Шрифт:
Среди нас три фельдфебеля. Нам известно, что русские пленных не берут. Подвергают пыткам, а потом убивают безоружных противников. У каждого из нас есть по пистолету, и покончить с собой, — простое дело. Лучше покончить жизнь самоубийством, чем попасть в руки к этим зверям. Уже вынули пистолеты, но майор говорит: «Мне известно, что русские по отношению к пленным выполняют положения Женевского положения о сухопутной войне. Можно надеяться на человеческое обращение».
Во мне рушится вера в сложившиеся идеологические убеждения. Нам, фельдфебелям и рядовым, представляют противника зверским и жестоким существом, а штабным офицерам открывают правду об отношении к пленным. Заниматься этой мыслью времени нет, но развалины остаются развалинами. Бросаем автоматы и пистолеты в воду, ждем предстоящих событий. Пилот обращается к командиру: «Не лучше ли, господин майор, снять и выбросить рыцарский крест?» Он отвечает: «Я
Знал он и то, что при капитуляции 6-ой армии в Сталинграде штабным офицерам оставили ордена. Знал он и о том, что нацистская пропаганда врала простому народу.
С катера начинают стрелять. Над нашими головами свистят пули, недалеко от борта лодки поднимаются фонтанчики. Мы поднимаем руки вверх. Когда катер подошел вплотную, поднимаемся по лестнице на палубу. Безоружные, стоим в окружении мрачных лиц и стволов огнестрельного оружия. Люди переговариваются, кричат, кто-то грозит кулаком. Вокруг лица с монгольским разрезом глаз, которые нам, среднеевропейцам, внушают страх и отвращение. У всех отнимают наручные часы, а у командира еще и Рыцарский крест. Никто из нас по-русски не понимает и слова, но не может быть сомнений в том, что нас заставляют раздеться до трусов. Командир пытается протестовать, но его все равно не понимают. Приносят веревки, руки за спину, профессионально связывают. Впервые понимаю первое русское слово: «Давай!» Сопровождают нас к постовой каюте, спускаемся вниз, сидим на скамейке в крошечном помещении. У меня шоковое состояние, трезво разобраться в этом вихре событий не могу. Веревки затянуты так сильно, что руки быстро немеют.
Наверху у входа в каюту посадили старика с винтовкой. Движениями тел и гримасами стараемся ему показать, что нам больно. Он понимает, вызывает других, и нам действительно ослабляют веревки. Спустя час появляются двое мужчин с палками и начинают бить. Я сижу первым возле лестницы и принимаю добрую дюжину ударов по рукам, плечам и голове. Единственное спасение в том, что каюта маленькая и им негде размахнуться. Двигаются дальше — к механику, потом к пилоту, а на теле командира окончательно разбивают палки. Мы все четверо в крови, но больше всего попало командиру. От обоих «ударников» пахнет спиртом. Через некоторое время палачи возвращаются, и процедура повторяется. Командир еле жив. У него, очевидно, переломы рук и черепа. Он поднимается, без слов бросается вверх по лестнице. Испуганный вахтер опускает дуло винтовки и стреляет. Пуля разбивает правую бедренную кость, тело командира падает, лужа крови разливается по полу. Приходят, смотрят и связывают нам ноги дополнительными веревками. Командир лежит без сознания всю ночь, и, когда рассвело, мы увидели, что он умер.
Похороны проходят на наших глазах. Бесцеремонно бросают труп за борт. Эта ночь и этот момент возвращают меня в реальный мир. Дрожа от страха, мерзну при жаре Каспийского лета. Неужели и моя жизнь кончится в таких обидных условиях? Мне хотелось воевать за честь и славу Родины, заслужить награды, ордена и повышение по службе, притягивать к себе взоры окружающих соотечественников. Умереть? Да, раз уж мне суждено — но погибнуть только в бою. А какая теперь перспектива? Издохнуть, как скот, на грязном полу избитый, беспомощный. Страх был не от смерти, а от такого вида ухода их этого мира.
Мучает нас голод, страшно хочется пить, и мы даем это понять. Ведром на веревке черпают воду и дают нам пить. Пилот предупреждает о высоком содержании соли в Каспийской воде. Но вкус воды не соленый: находимся уже в потоке пресной воды устья Волги. Есть ничего не дают. К вечеру причаливаем к пристани. Все еще сидим со связанными руками и ногами. Обрушивается на нас целая армада комаров. Наслаждаются они немецкой кровью, а у нас нет никаких средств обороны. Вся поверхность тела предоставлена в корм этим кровожадным насекомым. Залезают в уши и нос, оставляя опухоли больших размеров. Чтобы облегчить наши страдания, начинаем танцевать вокруг, потирая тело о тело. Когда рассвело, мы не можем узнать друг друга. Лица искажены гигантскими волдырями, чешется все тело. Опять плывем вверх по реке, приближаемся к Астрахани. Трое рыбаков появляются в двери, меня первым освобождают от веревок, возвращают брюки и пиджак, велят надеть и опять связывают. Ту же процедуру проходят пилот и механик. Причаливает катер к астраханской пристани, и ведут нас на берег. Там нас ждет группа военных. Мундиры у них черные, а этот цвет внушает мне страх. Капитан докладывает офицеру, и этот момент зафиксировался в моей памяти, как каменный барельеф. Вижу, как офицер-моряк молниеносным движением кулака дает по морде капитану катера. Удар был профессиональный, тот поднимается с трудом. Моряк что-то говорит стоящим рядом, и те развязывают нас. И еще одно действие совершает тот офицер. Вынимает из кармана пачку сигарет и предлагает нам покурить. С этого момента — 22 июня 1943 года, с 11 часов 30 минут — я стал курящим ровно на 50 лет. Ой, судьба, что ты со мной делаешь?
Для объяснения следует сказать о том, что мы узнали позже: в том районе Каспийского моря, где мы охотились за военными кораблями, работали рыбаки из Калмыкии. В море на якоре стояли плавучие базы по переработке рыбы, на которых работали в основном женщины. Многие из них жили на базе вместе с детьми. С высоты 1000 м, ночью, трудно отличить военный корабль от плавбазы. В результате — одна из баз была потоплена бомбой в предыдущую ночь. Погибло много женщин и детей, а в плен нас взяли родные погибших. Понять их можно. В Германии были случаи убийств экипажей американских и английских бомбардировщиков. Убили их пострадавшие от сброшенных ими бомб. Мы, трое из четверых, пока остались живы.
Позднее из рассказов политрука Мейера узнали, что капитана катера отдали под суд за убийство очень важного командира немецких ВВС — «ценного языка», как говорили в то время, а офицеру, который нас принял, был объявлен выговор за рукоприкладство. Он якобы не мог сдержать себя при виде пленных с явными признаками физического издевательства.
С письмом Олега Александровича Кузнецова, жителя города Саратова, 14 сентября 1998 года я получил выписку из книги Ю. А. Пантелеева «Полвека на фронте» [12] издательства «Военные мемуары» следующего содержания:
12
На самом деле — Пантелеев Ю. А., «Полвека на флоте». — М.: Воениздат, 1974. (Серия «Военные мемуары»), гл. «Финал битвы за Волгу». — Прим. Hoaxer.
«…В ту же ночь на 19 июня мы узнали от наших соседей — моряков Каспийской флотилии, что фашисты бомбили Астрахань, подожгли нефтебаржу и плавучий рыбозавод. Канлодка „Ленин“, отражая налет, подбила фашистский бомбардировщик. Экипаж совершил посадку на воду и пытался скрыться на надувной лодке. Проходивший мимо рыбачий мотобот взял немцев в плен. Среди них оказался майор Клаас командир миноносной эскадры, действовавшей на Волге. Это был матерый фашист, его грудь украшали четыре Железных креста. Вел он себя буйно, рыбакам пришлось с ним повозиться. В схватке Клаас был убит. При нем оказалась карта со всеми маршрутами полетов на Волгу. Это был для нас важный документ. Мы поздравили соседей с удачей».
Не могу не внести поправки в этот документ. Первый налет на Астрахань состоялся 23 июня, когда мы уже находились там, в плену.
Нефтебаржа и плавучий рыбозавод были потоплены на открытом море действительно в ночь на 19 июня, но нас подбила не канлодка, а грузовой пароход в ночь на 20 июня. Награды «четырьмя Железными крестами» в войсках Германии не было. И каким Клаас был буйным, уважаемый читатель мог убедиться по высказыванию очевидца. Могу поручиться за то, что у Клааса никакой карты не было, потому что все документы, включая карты, нам удалось уничтожить перед взятием в плен. Видно, не все историки хорошо осведомлены.
Лучшими историками считаю очевидцев!
Когда-то в 1947 году я познакомился с одним инженером на том химзаводе, на котором тогда работал. В начале беседы всегда стоял вопрос: когда и где попал в плен? Оказалось, в июне 1943 года он избежал катастрофы только благодаря недостаточной внимательности нашего командира.
Рассказывает он:
«Плыл я пассажиром на грузовом пароходе из персидского порта в Астрахань. Ночью на 20 июня около полуночи подняли тревогу. Немцы налетают! На пароходе имелось порядочное число стволов зениток разных калибров. Орудийные расчеты готовились открыть огонь по приближающемуся бомбардировщику. Расчеты подчинялись какому-то молодому неопытному лейтенанту, который собрался дать на это приказ.
Но тут появился майор, тоже пассажир, но, очевидно, опытный фронтовик. Закричал, чтобы все слушали только его команды, а лейтенанта дулом нагана убедил в том, что должность командира он берет на себя. Расчетам зениток он приказал повернуть орудия в сторону луны, так фрицы видят пароход только против луны, а после сброса бомб на ее фоне должен быть виден силуэт улетающей машины. Этим он сильно рисковал, но это был и единственный шанс попасть в бомбардировщик.
Так и вышло. Бомба не разорвалась, и зенитки открыли огонь по хорошо видимому силуэту самолета. Как будто не попали, но и самолет не вернулся тоже. Только двое суток спустя мы узнали о том, что бомбардировщик типа „Хейнкель-111“ был подбит в ту ночь, а экипаж взят в плен. Очень похоже на ваш рассказ, не так ли? Имя парохода было „Меридиан“». [13]
13
По документам флотской классификации установлено, что «Меридиан» был в 1942 году переоборудован в плавающую зенитную базу (ПЗБ).