Воздушный стрелок. Сквозь зенитный огонь
Шрифт:
Теперь мне, политическому канатоходцу, спасательный круг кинула администрация лагеря в лице подполковника Романова. На территории лагеря стоял недостроенный кирпичный корпус. Этот корпус достроили наши каменщики и другие специалисты строительных ремесел. Двухэтажное здание с двухъярусными нарами было рассчитано на тысячу человек. Из Прибалтики прибыл транспорт с военнопленными, каждый из которых дважды или многократно пытался индивидуально найти дорогу домой, но в очередной раз был пойман. Списочный состав лагеря вырос на 500 человек. Необходимо было назначить дополнительного командира батальона. Как раз в этот момент меня освободили от обязанностей делегата политактива и, как мне показалось, подполковник Романов ждал этого случая.
Но, прежде чем окончательно проститься
Абрамов — это сибиряк лет 35, блондин со стройной фигурой, с чертами лица идеального германца. Жил и работал он до войны на берегу Байкала и в Алтае. Основная задача его, думаю, была проведение агитации против фашистской идеологии и за марксизм-ленинизм. Он, очевидно, увлекался беседами с немцами, но тематика бесед не имела ни малейшего дела с политической агитацией. Он по вечерам заходил в корпус, искал знакомых немцев с некоторым знанием русского языка и пытался узнать, какие у них заботы и радости. Всегда вокруг разговаривающих образовывалась толпа людей, желанием которых было сбросить с души кое-какие нагрузки. Абрамову во многих случаях удавалось в пользу пленных решить более или менее тяжелые проблемы, и тем самым он завоевал доверие людей.
Забота о благополучии пленных — это была одна сторона его работы. Толпа превращалась в аудиторию, когда Абрамова просили рассказать о Сибири и алтайской природе, на что он с охотой соглашался. Не один вечер я был переводчиком его дифирамбов красоте природы байкальского и алтайского краев. Это были не рассказы, а хвалебные песни, панегирики. А на самом деле он умел и петь. Просили его петь нам народные песни, на что он тоже охотно соглашался. Нам уже знакомо было место хранения его баяна. Посылали одного из наших за баяном, вот и начинал он петь с таким воодушевлением, что всех слушателей приводил в восхищение. Можно было заметить влажные глаза, и нередко текли слезы. Да, Абрамов для меня стал незабвенным воплощением русской души.
Когда в восьмидесятых годах мне приходилось работать в Монголии и пролетать над Байкалом, нахлынули воспоминания об этом добром человеке.
Командир батальона… Когда произносишь эти слова, они звучат величественно, но в том, что скрывается за этим званием в специальных условиях лагеря военнопленных, никакого величия нет. На самом деле — прислуга для всех. Подвластная мне империя — крупный зал на втором этаже корпуса размером приблизительно двадцать пять на сорок метров без каких-либо перегородок. В нем 500 нар в два яруса, кроме того, красный уголок и огражденное фанерным простенком высоты в два метра бюро «командира», в котором расставлены стол и нары для него и четырех командиров рот. На первом этаже такой же зал с таким же числом жителей и крупный санузел с умывальниками, душами и туалетами для нужд целой тысячи людей. Большой роскошью принято считать паровое отопление и горячую воду для санузла.
Списочный состав каждого батальона около 500 человек. Подразделяется эта толпа на 4 роты, в каждую из которых входит 6 бригад по 20 человек. Командир — это единственное лицо, освобождающееся от вывода на производственную работу. Основные задачи его: обеспечить порядок, чистоту и сносные жизненные условия, не имея для этого дисциплинарной власти.
Рабочий день начинается с утреннего подъема. Затем «старший командир» должен синхронизировать утренний туалет и побригадный вывод в столовую с тем расчетом, чтобы в назначенное время все бригады выстроились на утреннюю проверку, откуда происходит вывод на работу. Трудно, не бывши очевидцем такого спектакля, представить себе, насколько сложно решается такая задача. В санузле одновременно размещается человек 50, а в столовой не более 300. Туда же напирает вся масса народа, исчисляющаяся двумя тысячами. Командир-дежурный, все командиры батальонов и рот бегают туда-сюда, как овчарки, кричат, ругаются, требуют более прыткого движения вязкой негодующей человеческой массы. В столовой снова приходится упоминать о том, что пора вставать и освободить место очередным бригадам. Последние бригады только что получили хлеб да суп, еле успели сесть, и уже звучит сигнал горниста на проверку. В спешке глотают завтрак, и очередная «овчарка» вытесняет их из столовой. Весь списочный состав выстроился четырьмя шеренгами, теперь впервые после пробуждения командиры могут облегченно вздохнуть. Установить присутствие полного списочного состава — дело дежурного офицера, который нередко мучается полчаса и более, прежде чем убедится, что все на месте.
Производится вывод на работу, и в лагерной зоне наступает тишина. В лагере остались одни ремесленники, больные и командный состав. Теперь есть время позавтракать и подумать о расписании дня. Надо чистить санузел, подметать или подтереть пол корпуса, производить общую уборку.
Первоочередная проблема — найти персонал. Штатного персонала на эти работы нет. Или сделай сам, или найди выздоравливающих, которые придумывают самые неимоверные трюки, чтобы скрыться от глаз командиров. Нередко мне самому приходилось браться за метлу или швабру и наводить чистоту в корпусе. Бывают ремонтные работы и уборка лагерной зоны, надо красить оконные переплеты, стены и потолок корпуса и пр.
Все это проходит спокойно, причины спешить нет. Есть досуг поспать после обеда, читать книгу или заняться переводом складской картотеки базы. Но самый неспокойный период дня начинается с возвращения бригад с работы. Люди усталые, голодные, угрюмые, раздраженные. Поток их льется по корпусу не без толчков и споров. В проходах между нарами тесно, невозможно отделаться от придирчивого соседа. Кто-то при поднятии на верхний ярус ногой касается тела, лежащего внизу, и уже завязалась ругань, что нередко переходит и в драку. Акустический фон вечернего быта в корпусе напоминает приближающийся гром. Устранить слишком дикие споры — одно из дел командира.
Идет вызов на ужин. Очередь бригад устанавливается по специальному расписанию по-батальонно, по-ротно и по-бригадно. Почему? Люди переживают голод и усталость. Кто первым попадает в столовую, тот раньше других может раздеться и кое-как сытым лечь на нары, закрыть глаза и закупорить уши, тем самым отгораживаясь от бурлящей массы окружающих их людей. Дай Бог, чтобы не смешаться, не нарушить строгую очередность бригад. Люди точно знают, в какой день у них какая очередь на ужин.
В столовой командир замещает целое бюро жалоб. Тому супа мало дали, другому только воду, третий недоволен размером порции хлеба, и чаще всего они правы. Добиться компромиссов — главная задача. Рассердить не хочется ни жалобщика, ни обвиняемого.
С ужина вернулась последняя очередь, половина состава уже спит, но всегда бывают небольшие группы, которые не перестают шуметь, пока не пригрозишь карательными мерами, самая неприятная из которых — это необходимая вечерняя чистка туалетов.
Свет выключается в 10 часов, со временем затихает гул человеческих голосов, зато поднимается гул храпунов, усиленный звуками «задних трубачей». Атмосфера в корпусе сгущается, особенно в зимнее время, когда проживающие в непосредственном соседстве с открытыми окнами не выдерживают холодный сквозняк.
Вот как проходят нормальные сутки «высшего командного состава» из числа пленных. К такой жизни привыкаешь со временем, и наступила бы скука, если бы не было особых событий.
В один прекрасный день спокойненько смотрю за выполнением уборочных работ, как вдруг появляется подполковник Романов. Докладываю по-военному, он обходит по корпусу и говорит:
— Фритцше, обязательно надо оконные рамы покрасить!
— Есть, господин подполковник, но откуда брать краски, растворитель, кисти?