Воздушный замок (Журнальный вариант)
Шрифт:
Тропинка вела всё дальше. Чаща сходила на нет, кроны редели, теперь уже пропуская свет. Солнечные зайчики опять запрыгали под ногами. Голубой свет другого, дальнего, озера открылся. Лёгкий ветерок рябил воду, чуть склоняя осоку. Две утки, фырча, косо прочертили небо и снова плюхнулись в воду, тревожно закрякали. Анюта удивлённо разглядывала чёрный атлас воды, изредка смущаемый ветром, зелёные листья и жёлтые, с кулачок младенца головки кувшинок, соединённые с илистым дном упругими длинными стеблями.
— Какое озеро! Здесь что, никогда не бывает людей? Лето, а никого не видно. Как тихо…
— Тебе нравится? Я рад.
— Смотри, ни одной консервной
— Здесь и не должно быть консервных банок, — улыбнулся Андрей. — Видишь ли, это заповедник.
— Заповедник? Значит, здесь… звери?
— Ну… он, как бы это сказать… местного значения. Весной и осенью здесь стреляют уток.
— А… — насмешливым сделалось лицо Анюты. — Начальники, наверное, да?
— Да.
— А ты… Ты рядом, да?
Андрей пожал плечами. Слово «рядом» казалось ему приблизительным и безликим. Он вспомнил, как прошлой осенью они стояли с отцом здесь, на берегу, а две утки летели вдоль камышей, свистя крыльями. То они слегка возносились над камышами, то совершенно припадали к воде. В закатные лучи время от времени врезались утки и тогда казались отлитыми из бронзы или золота. Не успевала за их полётом жёсткая чёрная мушка. Так и не выстрелил отец. Вслед за этой парой вскоре показалась одинокая утка. Она вела себя странно. Пролетала несколько метров и плюхалась на воду, громко крякала, плыла назад, а потом опять летела… Как будто что-то ей мешало улететь окончательно. И действительно, тёмный комочек медленно плыл по течению. То была другая, кем-то подстреленная утка, А живая ждала её, торопила, не хотела бросать. И в этот раз не выстрелил отец. Не очень удачная получилась у них охота.
— …всё лето озеро в твоём распоряжении, — услышал Андрей голос Анюты, — играешь здесь в пиратов? Такое раздолье, озеро, остров… Здесь только и играть в пиратов. Какая у тебя пиратская кличка?
— Кажется, Баррас, — ответил Андрей, — я сейчас уже плохо помню.
— Баррас, — повторила Анюта, — что-то знакомое. Андрей поразился — закатные утки были точно такого же цвета, как глаза Анюты. О подстреленной утке он думать не хотел. Вдруг стало грустно, как если бы всё уже было известно наперёд.
— Итак, Баррас, бесстрашный корсар, хозяин озера и таинственного острова… Боже мой, что ещё? А у меня была в детстве одна-единственная кукла — Дашка, её потом Дельта изгрызла… Здорово тебе живётся!
— Не жалуюсь, — ответил Андрей, — и никогда никому не пожалуюсь! Вот так! Так уж мне хорошо живётся! Но ты… Ты, конечно, хочешь сказать, что я папенькин сынок, инфантильный, избалованный, сытенький. Что все мне подносят на блюдечке? Что я пижон — придуриваюсь, выпендриваюсь! Мне… Мне будет тебя трудно опровергнуть, но… это не главное. Мне кажется, есть и ещё что-то… Понимаешь?
— Ты путано говоришь, хотя… мне всегда с тобой интересно… — Анюта жадно оглядывала простор, совсем как её брат праздничный стол. — Но ты хоть отдаёшь себе отчёт, что, кроме этой твоей жизни, — Анюта обвела рукой озеро, махнула в сторону дачи, — есть ещё совсем другая жизнь, которой живёт большинство. Там всё по-другому. И все мы — там, в ней…
— Не надо меня перевоспитывать, — сказал Андрей, — это бесполезно. Я… никогда не исправлюсь. Всегда буду считать, что хорошо… то, как я сейчас живу!
— Но так нельзя, — прошептала Анюта.
— Можно, можно! — ответил Андрей. — Чушь какая-то. Вроде всё время перед кем-то виноват, кому-то что-то должен. Учительница то ласковенькая, а то вдруг волком зыркает. Да что такое? Все как сговорились — подталкивают… Мол, виноват, должен! А почему? Что? Кому должен?
— Но так нельзя… — испуганно прошептала Анюта.
— Да почему нельзя? — закричал Андрей. — Почему?
— Не знаю… Знаю, что нельзя! Не могу объяснить…
— А хочешь скажу, почему ты так считаешь? Ты просто мне завидуешь! Только мне не надо завидовать! Это бесполезно! Я…
— Да не завидую я тебе. Наоборот… Вот ты мне о себе рассказываешь: что ты делаешь, что читаешь, как живёшь… А я думаю: господи, да зачем он взваливает на себя этот бессмысленный груз? И главное, какая польза-то от него, это груза? Да откуда у тебя времени-то на всё это хватает? Чем ты занимаешься целые сутки? Я бы, наверное, со скуки умерла, вот так целыми днями, сидеть и думать, думать… И ведь всё о себе. Как ты только сам себе не… противен.
— Не надо меня жалеть! — отрезал Андрей. — Всё равно я никогда себе не опротивлю, слышишь, никогда! Потому что… не знаю ничего, что более достойно. Я другого ничего не знаю! Я… Я никогда не согнусь! Я ненавижу хлюпиков! Я… всегда буду драться!
— Да за что драться? С кем? — спросила Анюта.
— За себя! — выдохнул Андрей. — Всю жизнь и за себя!
Анюта испуганно всплеснула руками.
— Я… никогда не слышала, чтобы кто-нибудь вот так… говорил. Вслух. Ты не боишься? Так нельзя! Я не знаю, но чувствую… Ну, как будто земля вот-вот тебя поглотит. То, что ты сказал, — нельзя. Хоть ты и угадываешь мысли и мои и Володины. Мне с тобой всегда интересно. Но что ты говорил — нельзя! Или… ты, может, шутил? Я… ведь не могу угадать… — Анюта, засмущавшись, отвернулась.
А Андрей уже не очень хорошо помнил, что гневно выкрикивал несколько секунд назад. Сейчас он ругал себя за недавнюю злобу. Кому, кому он мстил за страх, неуверенность? Анюте… Ну разве это не низко? Андрей неожиданно подумал, что будь с самого начала покорна Анюта, не было бы никаких криков, потому что тогда не было бы страха. А сейчас… Сейчас он, похоже, своего добился. Анюта его боялась, потому что не понимала, и поэтому была покорна. Так казалось Андрею.
Андрей внимательно оглядел камыши, осоку. Обнаружил наконец лёгкую зелёную лодку, до половины вытащенную на берег. На этой лодке они и поплывут. То, что лодка и вёсла на месте, успокоило. Андрей больше не дрожал. Унять бы ещё бесовский хоровод в мыслях… Необъяснимые вещи лезли в голову, совершенно не имеющие отношения к происходящему. Державной поступью шурша твёрдыми юбками, сияя бриллиантами, ступала Екатерина Великая, следом усач Григорий Орлов, который, как явствовало из прочитанной недавно книги, влез ночью накануне переворота через окно в спальню Екатерины, а Екатерина — тогда она ещё не была самодержавной императрицей, а лишь женой несчастного Петра Третьего — нервно засмеялась, увидев усача: «Виват, гвардия!» Затем льдинами поплыли мысли о погибшей в Северном Ледовитом океане экспедиции отважных исследователей. Уже позади была страшная зимовка, когда съели всех собак, домой возвращался корабль. Шторм разбил его неподалёку от Архангельска. В спасательной шлюпке, в ледяной воде, боролись жизнь измученные люди. А над головами в небе кричали чайки — свободные, весёлые… Потом, живая, встала перед глазами обнажённая танцовщица-иудейка с цветной иллюстрации дореволюционной книги «История танцев». Обнажённая пышная Рива изгибалась перед алчными узколицыми бородачами. В книге подробно объяснялось, что почти у всех восточных и южных народов есть танцы, когда женщины танцуют обнажёнными. Идут тысячелетия, а танцы эти почему-то остаются.