Вождение вслепую
Шрифт:
— За Гарри Стадлера. — Я поднял бокал. — Куда бы не повела его судьба.
— За меня. И за тебя.
Мы выпили шампанского и посидели минут пять в тепле и блаженстве, как друзья детства, которые вдруг выяснили, что когда-то боготворили одну и ту же прекрасную библиотекаршу, которая прикасалась к их книгам и трепала по щеке. Но воспоминания уже рассеивались.
— Кажется, будет дождь, — сказал я, достав бумажник.
Стадлер бросил на меня такой выразительный взгляд, что мне волей-неволей пришлось вернуть бумажник в карман пиджака.
— Спасибо.
— Тебе спасибо, — ответил он. — Как бы там ни было, теперь я не один.
Я опустошил свой бокал, удовлетворенно вздохнул и, повинуясь какому-то порыву, взъерошил редкие волосы Стадлера, а потом стремительным шагом направился к выходу.
В дверях я обернулся. Он это заметил и гаркнул на весь зал:
— Не узнали?
Я притворно помедлил, поскреб в затылке, будто напрягая память, а потом указал на него пальцем и провозгласил:
— Хозяин мясной лавки!
Он поднял бокал:
— Точно! Ваш мясник!
Поспешно сбежав по лестнице, я прошагал по паркету наборного дерева — слишком роскошному, чтобы попирать его ногами. На улице меня встретила гроза.
Подставив лицо дождю, я сделал несколько шагов.
Как ни странно, пришло мне в голову, я теперь тоже не один.
Вымокший до нитки, я засмеялся, втянул голову в плечи и побежал к себе в гостиницу.
Ложки-плошки-финтифлюшки
Fee Fie Foe Fum, 1993 год
Переводчик: Е. Петрова
Почтальон едва не расплавился от зноя, пока брел по тротуару под обжигающим летним солнцем, роняя капли с потного носа и придерживая объемистую кожаную сумку потной ладонью.
— Так, поглядим. Это у нас дом Бартона. Сюда три письма. Одно — Томасу, другое — его женушке Лидди, а третье — бабке. Стало быть, жива еще? Ох уж это старичье, ничто их не берет.
Он бросил письма в ящик и остолбенел.
До его ушей донесся львиный рык.
Почтальон отпрянул, вытаращив глаза.
Тугая дверная пружина исполнила душераздирающую мелодию.
— Доброе утро, Ральф.
— Мое почтение, миссис Бартон. Неужто вы льва взяли в дом?
— Что?
— Льва взяли, говорю. На кухне держите?
Она прислушалась.
— Ах, вот вы о чем! Нет, это наш «мусорганик». Ну, вы понимаете, утилизатор органического мусора.
— Не иначе как супруг ваш прикупил.
— Он самый, кто ж еще? Вы, мужчины, до техники сами не свои. Такой агрегат даже косточки сожрет — и не поперхнется.
— Вы с ним поосторожней. Не ровен час — он и вас заглотит.
— Не посмеет. Я же известная укротительница, — засмеялась хозяйка и прислушалась. — Ого, и вправду ревет, как лев.
— Видать, оголодал. Ну, всего наилучшего. — И почтальон растворился в утренней жаре.
Лидди, размахивая письмами, взбежала по лестнице.
— Бабуля! — Она постучала в дверь. —
Дверь молчала.
— Бабуля? Ты тут?
После долгой паузы из комнаты послышался сухой скрип:
— Тут.
— Что поделываешь?
— Много будешь знать — скоро состаришься.
— Ты все утро у себя в комнате просидела.
— Да хоть бы и весь год, — огрызнулась бабуля.
Лидди подергала дверную ручку.
— Ты, никак, заперлась?
— Ну, заперлась.
— К обеду-то спустишься, бабуля?
— Еще чего! И к ужину не спущусь. Ноги моей внизу не будет, пока на кухне торчит этот окаянный костогрыз. — Через замочную скважину поблескивал колючий взгляд, который так и буравил внучку.
— «Мусорганик», что ли? — засмеялась Лидди.
— Я слышала, что сказал письмоносец. Ни прибавить, ни убавить. В моем доме львам не место! Вот, слушай! Муженек твой балуется.
Под лестницей ревел «мусорганик», перемалывая объедки, кости и всякую всячину.
— Лидди! — окликнул ее муж. — Лидди, беги сюда! Погляди: зверь, а не машина!
— Бабуля, — обратилась Лидди к замочной скважине, — неужели тебе не интересно?
— Глаза б мои не глядели!
За спиной у Лидди раздались шаги. Через плечо она увидела Тома, который остановился на верхней ступеньке.
— Спускайся, Лидди, попробуй сама включить. Я специально костей взял в мясной лавке. Этот проглот их уминает за милую душу!
Она спустилась в кухню.
— Страшновато, конечно, ну, да ладно!
Избавившись от лишних глаз, Томас Бартон постоял с минуту без движения; на его губах играла ханжеская усмешка. Потом он тихонько, если не сказать деликатно постучался в дверь и прошептал:
— Бабуля?
Ответа не последовало. Томас осторожно подергал дверную ручку.
— Будто я не знаю — ты тут, старая карга! Бабуля, тебе слышно? Это внизу, на кухне. Оглохла, что ли? Ишь, заперлась! Опять нос воротишь? На дворе лето, теплынь, чего тебе еще надо?
Тишина. Он направился в сторону ванной комнаты.
Коридор опустел. В ванной потекла вода. От кафельных стен гулким эхом отражалось громогласное пение Томаса Бартона:
Ложки-плошки-финтифлюшки, Пахнет кровушкой старушки. Кости р-р-размелю в муку, Впрок лепешек напеку.В кухне заревел лев.
От бабули пахло допотопной мебелью, и пылью, и лимонными корочками, а с виду она была похожа на засушенный цветок. Ее решительный подбородок слегка отвис, выцветшие золотистые глаза смотрели пронзительно и сурово; раскачиваясь в кресле, она, словно топорик, разрубала горячий полуденный воздух.