Вожди в законе
Шрифт:
Прошьян мог воспользоваться постановлением ЦК ПЛСР от 24 июня и самолично организовать убийство Мирбаха. Косвенным доказательством этому может служить тот факт, что имя Прошьяна (и никого больше) упоминается в показаниях Блюмкина в связи с письмами Блюмкина Прошьяну "с требованием объяснения поведения партии после убийства Мирбаха" и "ответными письмами Прошьяна". Что же было в этих письмах, и на каком основании рядовой член левоэсеровской партии предъявлял члену ЦК какие-то требования? "Красная книга ВЧК" на этот вопрос не дает ответа. Этими письмами чекисты тоже не поинтересовались. Но о требованиях Блюмкина к Прошьяну легко догадаться. Оказывается, таинственный член ЦК ПЛСР, с которым договаривался Блюмкин об убийстве Мирбаха, заверил эсеровского боевика, что в задачу ЦК ПЛСР "входит только убийство германского посла". Блюмкин показал:
"Общего вопроса о последствиях убийства графа Мирбаха во время моей беседы с упомянутым членом ЦК не поднималось, я же лично поставил резко два вопроса, которым придавал огромное значение и на которые требовал исчерпывающего ответа, а именно: 1) угрожает ли, по мнению ЦК, в том случае, если будет убит гр. Мирбах, опасность представителю Советской России в Германии тов. Иоффе и 2) гарантирует ли ЦК, что в его задачу входит только убийство германского посла. Меня заверили, что опасность тов. Иоффе, по мнению ЦК, не угрожает… В ответ на второй вопрос мне было официально и категорически заявлено, что в задачу ЦК входит только убийство германского посла с целью поставить советское правительство перед фактом разрыва Брестского договора".
Если встречавшимся с Блюмкиным членом ЦК был Прошьян, становится понятным требование к нему Блюмкина объяснить поведение партии левых эсеров после убийства Мирбаха. Ведь у Блюмкина, пролежавшего 6 — 7 июля в госпитале, информация о событиях тех дней была лишь из советских газет, где большевики однозначно указывали на восстание, то есть на то, чего по представлениям Блюмкина никак не могло быть. Блюмкин показал:
"В сентябре, когда июльские события четко скомпоновались, когда проводились репрессии правительства против партии левых с.-р. и все это сделалось событием, знаменующим целую эпоху в русской советской революции — даже тогда я писал к одному члену ЦК, что меня пугает легенда о восстании и мне необходимо выдать себя правительству, чтобы ее разрушить".
Но "один член ЦК" запретил, и Блюмкин, подчиняясь партийной дисциплине, послушался. Только в начале апреля 1919, после скоропостижной смерти Прошьяна в декабре 1918, Блюмкин нарушил запрет покойного и явился в ЧК, чтобы раскрыть "тайну" левоэсеровского заговора(8).
Есть и совсем незначительные указания на Прошьяна. Спиридонова писала в записке, переданной уже из тюрьмы арестованной подруге левой эсерке А. Измайлович, что к "N…" — одному члену ЦК ПЛСР — Блюмкина отвез ничего не подозревавший Александрович. Прописная буква N", приведенная в источнике, в написанной Спиридоновой записке могла быть русской буквой "П" — заглавной буквой имени и фамилии Проша Прошьяна(9).
Однако это — лишь одна гипотеза, одна из возможных линий покушения. И самый серьезный аргумент против тот, что согласно показаниям лидера левых эсеров Саблина Прошьян во втором часу дня находился в здании отряда Попова, в то время как согласно показаниям Блюмкина примерно в это время 6 июля Блюмкин и Андреев находились в "Национале" на квартире у "одного члена ЦК" и получали там бомбы и последние инструкции(10). Правда, Блюмкин не утверждает, что "один член ЦК" был в тот час у себя дома (а Саблин мог ошибиться); но это заставляет искать внутри ПЛСР других заговорщиков. Внешне самые серьезные обвинения падают на Спиридонову. Она дала на себя показания на допросе 10 июля:
"У нас состоялось постановление о необходимости убить германского посла графа Мирбаха, в осуществление принятого нами плана расторгнуть Брестский мирный договор. ЦК партии выделил из себя очень небольшую группу лиц с диктаторскими полномочиями, которые занялись осуществлением этого плана при условии строгой конспирации. Остальные члены ЦК никакого касательства к этой группе не имели. Я организовала дело убийства Мирбаха с начала и до конца […] С постановлением ЦК партии об убийстве Мирбаха связаны только постановившие и выполнявшие это постановление […] ЦК партии выделил для приведения в исполнение решения ЦК "тройку", фактически же из этой тройки этим делом ведала я одна. Блюмкин действовал по поручению моему. Во всей исценировке приема у Мирбаха я принимала участие, совместно обсуждая весь план покушения с т.т. террористами и принимая решения, обязательные для всех. Блюмкин должен был говорить с Мирбахом о деле племянника Мирбаха"(11).
Разумеется, этих показаний достаточно для того, чтобы свалить на Спиридонову всю ответственность за убийство Мирбаха, забыв о Прошьяне. Однако есть все основания полагать, что Спиридонова наговаривала на себя лишнее и уж по крайней мере не была тем "одним членом ЦК", на которого ссылался Блюмкин. Прежде всего, постановления ЦК ПЛСР об убийстве Мирбаха, на которое ссылается Спиридонова, не существовало. На это указывает историк Спирин: "никакого заседания ЦК левых эсеров в ночь на 5 июля 1918 г. не было"(12). Значит, не было именно того заседания, на которое ссылался в разговоре с Блюмкиным "один член ЦК" и о котором, в свою очередь, сообщил Блюмкин на допросе. Блюмкин кроме того указал, что Александрович узнал о предстоящем покушении от самого Блюмкина(13). Между тем, если постановление об убийстве Мирбаха, как утверждала Спиридонова, действительно было вынесено ЦК ПЛСР до 6 июля, Александрович, как член ЦК, не знать об этом не мог. Штейнберг, бывший нарком юстиции, эмигрировавший из советской России и оставивший мемуары, также не упоминает о заседании ЦК и решении убить Мирбаха(14).
Многочисленные указания на непричастность тех или иных активистов ПЛСР к убийству и событиям 6–7 июля имеются даже в советской литературе. Так, по мнению коменданта Кремля Малькова, к ним не имели отношения Устинов и Колегаев(15). Академик Минц пишет, что "решение о выступлении" ЦК ПЛСР принял "далеко не в полном составе". Гусев, рассказывая о Третьем съезде ПЛСР, открывшемся через четыре дня после заседания ЦК 24 июня, отмечает, что "в решениях съезда прямо не говорилось об убийстве Мирбаха и вооруженном мятеже"(16). Получается, что ни на заседании ЦК ПЛСР 24 июня, ни на съезде ПЛСР, проходившем с 28 июня по 1 июля, ЦК ПЛСР не указал ни сроков террористического акта, ни будущую жертву его, хотя посла убили через несколько дней после заседания ЦК и закрытия съезда. Ни слова не говорилось в постановлении и о планируемом "восстании" против большевистского правительства. Гусев в связи с этим указывает, что "подготовка к мятежу тщательно скрывалась не только от органов советской власти, но и от рядовых членов левоэсеровской партии"(17). Однако, приняв на себя вину по организации убийства, Спиридонова в показаниях 10 июля наотрез отказалась взять на себя ответственность за "восстание", указав, что в "постановлениях ЦК партии" левых эсеров "свержение большевистского правительства ни разу не намечалось"(18).
Спирин указывает, что в те дни "состоялось лишь совещание небольшой группы членов ЦК, созданной еще 24 июня 1918 г. с целью организации убийства представителей германского империализма"(19). Он имеет в виду упомянутое в показаниях Спиридоновой и в постановлении ЦК ПЛСР Бюро из трех человек: Спиридонову, Голубовского и Майорова. Но Майоров, связанный с Украиной и работавший именно там, равно как и Голубовский, своего участия в июльских событиях в Москве никак не проявили. Да и Спиридонова показала, что делом убийства Мирбаха ведала она одна, а Майоров с Голубовским никакого отношения к покушению не имели(20). Тогда по-иному читаются показания Спиридоновой. Если ЦК ПЛСР "сначала выделил очень небольшую группу с диктаторскими полномочиями", если потом из этой группы в три человека двое к событиям отношения не имели, то вся ответственность за организацию убийства Мирбаха действительно падает не на ЦК ПЛСР, повинный лишь в теоретическом одобрении террора в постановлении от 24 июня, а на Спиридонову.
И все-таки есть косвеное указание на то, что не Спиридонова была "одним членом ЦК", с которым встречались Блюмкин и Андреев. Блюмкин упоминает в своих показаниях письмо, написанное им к "одному члену ЦК" в сентябре 1918 г. Но в это время Спиридонова находилась под следствием (и была освобождена только 29 ноября). Поэтому письмо Блюмкина никак не могло быть адресовано ей. А вот в апреле-мае 1919 г., когда давал свои показания явившийся с повинной в киевскую ЧК Блюмкин, Спиридонова находилась на свободе: в ночь на 2 апреля по подложному пропуску она бежала из Кремля, где содержалась под арестом(21). Очевидно, что именно в апреле-мае большевики очень нуждались в свежих обвинениях против Спиридоновой, которую разыскивали по всей стране. И если б "одним членом ЦК" действительно была Спиридонова, большевики, безусловно, заставили бы Блюмкина произнести это имя вслух.