Возлюби ближнего своего

Ремарк Эрих Мария

– Ничего подобного не будет, если вы будете правильно ездить. Ягуар! Снаряд! Пьянит от одного лишь звука мотора! Ну, а если вы хотите вообще что-нибудь сказочное, то возьмите новый «супертальбо»! Сто восемьдесят километров! Играючи! И тогда у вас действительно будет машина!

Розенфельд завизжал от возмущения.

– «Тальбо»! Да, тогда у меня действительно будет машина!.. Такую я не возьму даже в подарок. Она так сложна, что сразу же сварится в уличном котле… Нет, Вазер, я верен «кадиллаку». – Он снова повернулся к витрине «Дженерал Моторс». – Вы только посмотрите, какое качество! Пять лет не нужно будет поднимать капота.

Комфорт, дорогой Вазер, он только у американцев. Мотор покорный и бесшумный. Вы его вообще не замечаете!

– Но, послушайте! – вскипел Вазер. – Я как раз и хочу слышать шум мотора! Это же музыка, когда идет такая махина!

– В таком случае купите себе трактор! Он создаст вам еще больше грохоту!

Вазер уставился на Розенфельда.

– Послушайте, – сказал он тихо, но с трудом сдерживая себя, – я предлагаю вам компромисс. Возьмите «мерседес-компрессор»! Тяжелый и породистый! Согласны?

Розенфельд высокомерно махнул рукой.

– Не для меня! И не стоит стараться. «Кадиллак» или вообще ничего! – И он снова вперил взгляд в огромную элегантную машину, которая стояла на вращающемся диске и отливала черным блеском.

Вазер в отчаянии оглянулся и увидел Керна и Рут.

– Послушайте, Керн, обратился он к юноше, – если бы вам пришлось выбирать между «кадиллаком» и новым «тальбо», то что бы вы взяли? Наверняка «тальбо», не правда ли?

Розенфельд обернулся.

– Конечно, «кадиллак», в этом нет сомнения!

Керн усмехнулся.

– Я бы удовольствовался и маленьким «ситроеном».

– «Ситроеном»? – Оба автоэнтузиаста взглянули на него, как на паршивую овцу…

– Или велосипедом, – добавил Керн.

Оба специалиста обменялись быстрым взглядом.

– Ах, вот оно что! – наконец произнес Розенфельд, совершенно остыв. – Вы не разбираетесь в машинах, не так ли?

– Наверное, и в автоспорте – тоже? – добавил Вазер с неповторимым презрением. – Разумеется, существуют да-же такие люди, которые коллекционируют марки!

– Вы попали в самую точку, – с улыбкой поддержал его Керн. – Я как раз этим и занимаюсь. Особенно негашеными…

– В таком случае просим нас извинить! – Розенфельд поднял воротник пиджака. – Пойдемте, Вазер, взглянем еще да новые модели «альфа-ромео» и «испано» на той стороне.

И оба, примиренные невежеством Керна, удалились в своих лоснящихся костюмах, чтобы поспорить о достоинствах гоночных автомобилей. У них было время – не имея денег, они могли не торопиться к ужину.

Керн с довольным видом посмотрел им вслед.

– Человек – это чудо, Рут! Правда?

Девушка рассмеялась.

Керн никак не мог найти работу. Он везде предлагал свои услуги, но нигде не мог устроиться даже за двадцать франков в день. Деньги, которые у них были, через две недели кончились. Рут удалось получить маленькую поддержку от еврейского комитета помощи, а Керну – от смешанного еврейско-христианского. В неделю они набирали около пятидесяти франков. Керн переговорил с хозяйкой отеля и выторговал за эту сумму, кроме комнат, право получать по утрам немного кофе с хлебом.

Он продал свое пальто, чемодан и все вещи, оставшиеся от Поцлоха. После этого они взялись за вещи Рут – кольцо ее матери, платья и тоненький золотой браслет. Они не очень горевали, что им пришлось расстаться с этими вещами. Они жили в Париже, и этого им было достаточно. Они надеялись на завтрашний день и чувствовали себя в

безопасности. В городе, который в течение целого столетия впитывал в себя эмигрантов, господствовал дух терпимости. В нем можно было умереть с голода, но людей там преследовали только по мере необходимости.

В один из воскресных дней, после обеда, когда вход в Лувр был свободным, Марилл пригласил их отправиться туда.

– Зимой, чтобы убить время, вам обязательно нужно ходить куда-нибудь, – сказал он. – Голод, пристанище и время – постоянные проблемы эмигрантов, и они ничего не могут с ними поделать, потому что не имеют возможности работать. Голод и забота о ночлеге – это два смертельных врага, но с ними еще можно бороться, а время, уйма пустого бесполезного времени – это враг, который крадется тайком и пожирает их энергию. Ожидание утомляет, призрачный страх парализует волю. И если двое первых нападают на эмигрантов открыто, и они должны обороняться или погибнуть, то время подкрадывается незаметно и разрушает душу. Вы еще молоды, не просиживайте свое время в кафе, не жалуйтесь на трудности, будьте всегда бодрыми. И если порой вам будет тяжело, идите в большие парижские залы ожидания – в Лувр. Зимой он отапливается. Лучше изливать свою печаль перед картинами Делакруа, Рембрандта или Ван Гога, чем перед рюмкой водки или в окружении бессильной жалости и злости. Это говорю вам я, Марилл, который предпочитает сидеть перед рюмкой водки. Иначе я бы и не стал держать эту назидательную речь.

И они бродили по большой сокровищнице Лувра мимо столетий: мимо каменных королей Египта, богов Греции, императоров Рима, мимо вавилонских алтарей, персидских ковров и фламандских гобеленов, мимо картин великих мастеров – Рембрандта, Гойи, Греко, Леонардо, Дюрера. Бродили по бесконечным залам и коридорам, пока не добрались наконец до залов с картинами экспрессионистов.

Они уселись на один из диванов, стоявших посреди зала. На стенах блестели красками ландшафты Сезанна и Ван Гога, танцовщицы Дега, выполненные пастелью женские головки Ренуара и красочные сценки Мане. В зале было тихо, кроме них, там никого не было, и постепенно Керну и Рут стало казаться, будто они сидят в заколдованной башне, а картины – это окна в далекие миры, в сады благородных радостей жизни, в миры больших чувств, великих грез и полного душевного покоя, который живет по другую сторону произвола, страха и бесправия.

– Все они тоже были эмигрантами, – сказал Марилл. – Да, да, эмигрантами! Их гнали, высылали, изгоняли. Они часто голодали и оставались без крова. Многих из них современники игнорировали, многих оскорбляли, жили они в нищете и в нищете умирали, но взгляните, что они создали! Сокровища! Мировые шедевры! Это я и хотел вам показать.

Он снял очки и старательно их протер.

– Что оставляет самое большое впечатление на этих картинах? – спросил он у Рут.

– Мир, – не задумываясь, ответила девушка.

– Мир… Я думал, вы скажете: красота. Но вы тоже правы: мир сегодня – это красота. Особенно для нас. Ну, а ваше впечатление, Керн?

– Не знаю, – ответил тот. – Но мне почему-то хочется взять что-нибудь отсюда с собой и продать, чтобы мы могли жить.

– Вы – идеалист, – ответил Марилл.

Керн недоверчиво взглянул на него.

– Я говорю это серьезно, – добавил Марилл.

– Я знаю, что говорю глупости, но сейчас – зима, а я бы смог тогда купить пальто для Рут.