Возлюбленная
Шрифт:
Пронзительно закричал ребенок.
– Перегрин! – вопила Виола Леттерс с отчаянием в голосе. Кровь текла из ее пальца, пока она шла за собакой.
Крошечный песик катался в агонии, дергаясь то в одну, то в другую сторону и скуля. Пар поднимался от его шерсти, как от какого-то неведомого зверя из преисподней.
Слышалось, как по водопроводным трубам вверх, где шумел душ, бежала вода. В кухне было уютно от жара газовой плиты. Ветер стих, и снаружи устойчиво моросил мелкий дождичек.
Матч по крикету продолжался так же, как все матчи, с едва ощутимым
Собаку обернули полотенцами, чтобы она не укусила кого-нибудь еще, но к этому времени та уже перестала биться и беспомощно лежала, подергиваясь и поскуливая. Девушка из полевого госпиталя Святого Джона перевязала палец Виоле Леттерс, и кто-то повез ее и собаку в ветеринарную лечебницу. Чарли предложила свою помощь, но Виола Леттерс стоически попросила ее заниматься чаем.
– Это не ваша вина, милая, – доброжелательно посочувствовал Чарли мужчина с торчащими в стороны усами. Он держал злополучный чайник, ручка которого была вывернута и висела на единственном изогнутом болте. Мужчина показал ей на неровные отверстия, откуда сорвались верхние болты. – Усталость металла. Такое и в авиации случается.
Чуть позже высокая женщина в резиновых ботах объявила, что для благотворительных целей собрано 342 фунта и 11 пенсов. Раздались нестройные аплодисменты. Том набрал 42 очка и выбил из игры двух игроков команды соперников. Как лучшему игроку матча ему вручили в награду высокую оловянную пивную кружку с крышкой. Глаза Чарли увлажнились, потому что сквозь лучи потрясений и злого рока пробилась гордость.
В автоответчике было две записи: одна от Майкла Ома, благодарившего за вечеринку, и другая от партнера Тома по игре в теннис, Пола Леронда: «Том, я получил твое сообщение насчет отмены завтрашней встречи. Как насчет вечера среды, в 6.15?»
Чарли бросила две щепотки корма в шар с Горацием и покрошила Бену на ужин бычье сердце, морща нос от вони засохшей крови. Обернувшись полотенцем, Том валялся на постели, окруженный разбросанными воскресными газетами. По телевизору показывали фильм «Только глупцы да лошади».
– Что ты хочешь на ужин?
Он зачесал назад мокрые волосы.
– А что у нас есть?
– Тонны вчерашних остатков.
– Отлично. Ты выглядишь застывшей.
– Я и вправду застыла.
Она стянула с себя одежду и изучила коричневые пятна от чая на белых брюках. Ее ошпаренные ноги были усыпаны маленькими волдырями, и один крупный пузырь появился на пятке, которую она стерла высокими сапожками раньше, в лесу.
Чарли направилась в ванную.
– Как ты думаешь, не позвонить ли мне миссис Леттерс или даже зайти?
– Позвони ей.
– Если он умер… то я… – Она куснула кожу под ногтем большого пальца. – Может, стоит послать ей немного цветов.
– Или сделать денежное пожертвование на обожаемую Перегрином благотворительность.
– Перестань. Это ужасно.
Потолстела. Она определенно потолстела и потеряла в мышечной силе. Ее груди стали больше. Может, это старость? Том всегда жаловался, что они у нее слишком маленькие.
– Берни, ну, этот
– У меня нет времени. После двух недель отсутствия там будет уйма дел, а я еще в теннис играю.
– С Полом?
– Угу.
Из телевизора донесся громовой хохот.
– Но от него же было сообщение на автоответчике насчет отмены.
Еще один взрыв хохота, более возбужденный.
– А… ну да, – сказал Том, и его голос, ей показалось, прозвучал как-то странно. – Я и забыл. У нас будет встреча с партнерами.
Ее родимые пятна сегодня вечером казались более выраженными, чем обычно. Чарли энергично потрогала две прямые линии, в каждой по два дюйма. Одна – на животе, другая – на правом бедре. Они были красными, даже багровыми и напоминали рубцы.
Ей послышалось дребезжание того медальона, и мысленно она увидела его снова в заржавленной консервной банке. Внутри нее дрожало что-то темное, холодное и зловещее. Она снова посмотрела в зеркало. И ее же глаза посмотрели в ответ.
Испуганно.
Чарли не могла уснуть. Ее сознание работало медленно, как бы вторя жалостному завыванию пса Виолы Леттерс.
Пытаясь думать о приятном, она вместо этого вспомнила о китайской коробочке. Казалось, Чарли слышала этих червей, ощущала их запах. Черви боролись, потели, взбирались тельцами-гармошками друг на друга и, напрягаясь, ели днями и ночами в бесконечной темноте. Ели или оказывались съеденными. Их постоянно жевавшие челюсти разносили каждый укус по консервной банке глухим гулом.
У самого крупного была тупая морда сердито ворчащей змеи. Будучи быстрее, уродливее и прожорливее остальных, он извивался в темноте, разбухая, кромсая остальных червей, пока не оказался в окружении корчившихся беззащитных белых фигурок, ждущих, пока он всосет их в свою пасть. Тогда для него не останется никакого корма, вообще ничего не останется, разве что лизать сверкающе чистую банку и ждать.
Ждать ее.
Внутри сложенного кусочка бумаги, внутри сияющего красного сердечка, внутри консервной банки обитало крохотное пятнышко темноты. Оно было пятнышком только потому, что находилось далеко-далеко отсюда, в некоем измерении, которое ей было непонятно. И когда она открывала банку, затем сердечко, разворачивала листок, пятнышко приближалось к ней. Огромное, темное, с зубами похожими на заржавленные клинки и огнем, вылетающим из черного туннеля его горла, неистовым вулканическим пламенем, от которого так и разило жевательной резинкой «Даблминт». От этого пламени кожа сходила у нее с лица.
Том перевернулся и захрапел.
В темноте, под лунным светом, продолжались ночные убийства. Визги, крики, хруст подлеска. Природа сама заботилась о себе.
Вода падала с запруды. Кипящая вода из опрокинутого чайника. И вой пса Виолы Леттерс соединялся с ночными воплями.
Зубы огромного червя сомкнулись, перерезая ее пополам пониже плеч. Она металась, извивалась, пытаясь избавиться от этого образа.
– Господи, ты просто неугомонна, – сварливо сказал Том.
Приткнувшись к нему, она обвила себя его руками и крепко держала, целуя его, скользя руками по его телу.