Возлюбленные великих художников
Шрифт:
— Вам понравилось мое пророчество, Фернанда? Поль станет мировой знаменитостью, гением и миллиардером!
Что, гадание закончилось? Ну надо же, а ведь она ничего не слышала, так глубоко задумалась. Но нельзя подавать виду, а то «месье» Жакоб обидится.
— Это очаровательно, Макс! Я буду ждать с нетерпением, когда все исполнится!
Жакоб вытаращил глаза:
— Неужели? Но ведь вас тогда уже не будет рядом с Полем.
Если бы Фернанда не сидела, она непременно упала бы.
— Меня не будет? А где ж я окажусь? И кто будет рядом с По… то есть с Пабло, вместо меня? Нет,
— Вы сами уйдете от него, Фернанда, — печально покачал головой Жакоб. — Сами, по доброй воле. И вместо вас появится другая. Потом третья. А потом… потом наш Поль женится! Его жена окажется аристократкой и настоящей красавицей, она будет танцевать даже лучше, чем Ля Гулю. У них с Полем родится сын, они проживут рядом много лет, но они… они навсегда останутся обитателями разных планет. Так скажет один его друг… я сейчас не стану называть его имени.
Фернанда не выдержала и захохотала. Пабло женится? У него будет сын? Это невероятно! А еще невероятнее, что на свете сыщется женщина, которая сможет танцевать лучше, чем тощая обжора Ля Гулю [2] , которая проводит каждый вечер в танцзале «Мулен ля Галетт». Вранье все это.
Вранье! Вранье! Макс Жакоб наврал или ошибся!
Зря, зря она так. Макс Жакоб не наврал и не ошибся ни в одном своем пророчестве. Даже в этом, таком странном, — насчет обитателей разных планет…
2
Слово la goulu по французски и означает — обжора.
— Смерть русским! Смерть русским!
Партер неистовствовал. Галерка присоединилась. Ложи не отставали.
Как только занавес сомкнулся, Сергей Дягилев ворвался за кулисы:
— Господа! Больше на сцену ни ногой! Немедленно по гримеркам! Пакуйте чемоданы!
— Смерть русским! — неслось из зала.
Дягилев схватился за голову. 18 мая 1917 года — этот день он запомнит надолго как день своего величайшего провала.
Какой кошмар! Основатель и вдохновитель «Русских сезонов» в жизни не знал, не предполагал такого… Казалось, это была замечательная идея: поручить Леониду Мясину поставить балет на основе либретто модного эпатажного писателя Жана Кокто, оформление отдать не менее модному и еще более эпатажному художнику Пикассо, а музыку попросить написать композитора-новатора Эрика Сати. И что получилось? Скандал или успех? Триумф или провал? Если кричат — «смерть», значит, скандал или провал…
Боже мой! На премьеру в театр Шатле пришел весь Париж, ведь само имя Дягилева притягивало как магнит. И весь Париж вместе с соотечественниками Дягилева освистал этот гениальный балет!
Напрасно Дягилев подготовил клаку, созвав в театр всех найденных в монпарнасских кафе художников, поэтов и солдат-отпускников. Более того — часть билетов он распределил даже среди группы солдат русского экспедиционного корпуса, прибывшего в Париж после петроградского революционного февраля. И ничто не помогло.
Но негодование французских зрителей вызвало не либретто Кокто, не отличавшееся, между нами говоря, особой оригинальностью, не декорации Пикассо, которые, как это ни странно, не были выдержаны в духе кубизма, а представляли собой возврат к самому строгому классицизму. Публика пришла в ярость от музыки Сати!
«Уж если быть новатором — так быть», — решил Сати и ввел в свою партитуру стук печатной машинки, забыв, что всего в каких-нибудь 260 километрах от Парижа продолжались тяжелые бои французской армии с наступающими немцами. У всех на памяти еще был Верден… Публика сочла себя оскорбленной в лучших чувствах, решив, что композитор имитировал пулеметные очереди. (Вообще-то, между нами говоря, весь этот балет напоминал, по меткому выражению одного из зрителей, балаган на ярмарке с акробатами, жонглерами, фокусниками и дрессированной лошадью.)
— В Испанию, господа! — кричал Дягилев. — Мы немедленно отправляемся в Испанию! Ночной поезд в Барселону с вокзала Монпарнас! Все слышали?
Суматоха за кулисами царила страшнейшая. Толком не разгримировываясь, не переодеваясь, актеры побежали к выходам, чтобы схватить такси и мчаться в отель, успеть упаковать чемоданы. Рабочие сцены спешно размонтировали декорации, не дожидаясь, пока публика очистит зал. Выходить на аплодисменты ни у кого и в мыслях не было, потому что не было и аплодисментов.
— Жанно, милый! — Дягилев торопливо стиснул руку Кокто и легонько хлопнул «милого друга» по заду. — До встречи! Жду вас в Барселоне или в Мадриде. Эрик! — Композитор был удостоен только рукопожатия и сокрушенного покачивания головой. — Пабло, дорогой Пабло! — Экспансивный толстяк Дягилев заключил в объятия невысокого (рост Пикассо составлял всего 160 сантиметров) и худощавого художника. — Как жаль, что мы столь внезапно расстаемся!
— Мы не расстаемся, — блеснул улыбкой, ослепительной на его оливково-смуглом лице, Пикассо. — Я тоже еду в Барселону.
— Что?! — Дягилев вытаращил было глаза, но тотчас понимающе кивнул. — Ах да, Ольга, Оленька… — Он воровато оглянулся, не слышит ли кто. — Пабло, вам не кажется, что вы завязли слишком глубоко? Русские девушки… понимаете ли, с ними надо быть осторожнее. На русских девушках надо жениться!
— Я еду в Барселону, чтобы представить Ольгу, мою невесту, моей матушке, — церемонно отвечал Пикассо.
— Примите мои поздравления, — столь же церемонно ответил Дягилев и тихонько вздохнул: итак, он потерял одну из своих «куколок»…
…«Куколками» Дягилев называл балерин своей труппы. Всех, от солисток до кордебалета, хотя серьезная, сдержанная Ольга Хохлова терпеть не могла этого слова. Ну что с нее возьмешь: воспитана она была весьма сурово. Отец ее был полковником русской императорской армии. Страсть дочери к балету осуждал папенька и поощряла маменька, поэтому, когда отца перевели из Нежина, где Ольга и родилась 17 июня 1891 года, в Киев, маменька украдкой возила ее на извозчике в балетную школу. Однако о том, чтобы девочке сделаться профессиональной танцовщицей, и речи быть не могло! Ольга просто-напросто сбежала к Дягилеву, нарушив волю родителей, когда те привезли ее в Петербург.