Возмездие Эдварда Финнигана
Шрифт:
Они еще выпили, еще поглазели на публику, а потом Мариана осторожно спросила, о ком он печалится. Ведь это видно, она догадывается, что он печалится о какой-то женщине конечно же.
Эверт немного помолчал. А потом заговорил, и заметил про себя, что делает это впервые. Он рассказал о женщине, которой было когда-то столько же лет, что и Хермансон, она была его сослуживицей, и они нашли друг друга, это было так просто, так ясно, пока всё не полетело к черту.
Потом он умолк, и она больше не спрашивала.
Они допили то, что оставалось в бокалах, и Эверт уже собрался пойти и заказать
— Объявился наконец тюремный врач. Он обследовал Шварца, а потом послал его на рентген в Санкт-Йоран. Всё как я и ожидал. С сердцем у него полный порядок. Молодое и здоровое. Ни следа никакой кардиомиопатии.
Хермансон придвинула свой стул чуть поближе к столу, когда мимо в сторону танцпола протиснулся внушительных габаритов мужчина под руку с не менее крупной женщиной. Она с любопытством следила за парой взглядом, как они, обнявшись, скользят в медленном танце.
— Значит, диагноз был ошибочным.
— Если то, что он рассказал, правда, то разрази меня бог, если диагноз не был преднамеренно ошибочным. Они вызвали у него болезнь с помощью лекарств. Чтобы потом сделать медицинское заключение. И иметь разумное объяснение, почему молодой парень в один прекрасный день взял и умер на полу в своей камере.
Одна медленная мелодия сменилась другой, такой же медленной. Теперь и Гренс следил за парой, которая только что прошла мимо, они все еще танцевали обнявшись.
— Если мы все-таки сомневаемся, если хотим окончательно убедиться, он предлагает провести еще одно обследование, называется биопсия сердца. Но объяснил, что это немного рискованно. Я попросил Свена передать ему, чтобы он пока повременил с этим.
Он усмехнулся.
— Черт, Хермансон, как они ловко все устроили! Заранее, за много месяцев, соорудили ему такое серьезное заболевание!
Они немного посидели молча, подождали, пока закончится медленная мелодия. Затем Хермансон вдруг встала, поспешила к танцполу, пробралась среди пар, которые стояли и ждали начала следующей песни. Гренс увидел, как она разговаривает с одним из исполнителей — тем, кто пел и играл на гитаре, у него были длинные белые волосы, — а потом направилась назад и встала у стола.
— Теперь пошли танцевать, Эверт.
Он хотел было отказаться, но тут услышал, что заиграл оркестр. Сив. «Тонкие пластинки». Его самая любимая.
Он посмотрел на Хермансон, покачал головой и рассмеялся, громко, раскатисто. Мариана подумала, что в первый раз слышит такой его смех — сердечный, настоящий, когда радость идет из самого нутра.
Она взяла его за руку, когда они шли к танцполу. Эверт все еще смеялся.
Он знал все слова, каждую паузу, смены тональностей и был уверен, что сможет двигаться в такт и не будет казаться неловким, и хромота ему не помешает. Как давно он не стоял вот так, среди по-настоящему счастливых людей, как давно не прикасался к женщине, которая не была подозреваемой в преступлении и не лежала мертвая на столе для вскрытия в отделении судебной медицины. Он посмотрел на Хермансон, на ее лицо. На миг он помолодел на тридцать лет — на него смотрела та, другая женщина, он обнимал ее и вел в танце под музыку оркестра.
Они станцевали еще два раза — под какую-то медленную мелодию, которой Гренс раньше никогда не слышал, а потом под что-то побыстрее, в духе американских шлягеров шестидесятых.
Гренс поднял руку и поблагодарил оркестр за Сив. Солист с гитарой, тот длинноволосый, улыбнулся и поднял вверх большой палец. Они вернулись к столику, за которым сидели раньше и где их поджидали два полупустых бокала.
Было жарко, и они выпили все до дна.
— Все еще хочешь пить? Заказать еще?
— Эверт, я и сама могу за себя заплатить.
— Ты меня сюда затащила. Я рад этому. Ты сделала достаточно.
Он подождал, чтобы она приняла решение.
— Пожалуй, колу. Завтра рано вставать.
— Значит, две колы. Я принесу.
Гренс повернулся и направился к бару, Мариана пошла следом, было уже поздновато, и ей не хотелось оставаться за столиком одной и отказывать тем, кого могла привлечь одинокая женщина.
У барной стойки была по-прежнему теснота, они встали с края, чтобы не толкаться с наиболее жаждущими. Через пару минут Гренс вдруг почувствовал, что кто-то похлопал его по спине.
— Эй, ты, сколько тебе лет?
Перед ним стоял долговязый мужчина с черными усами, явно крашеными, как и волосы. Лет сорока, и от него разило спиртным.
Эверт Гренс посмотрел на него и отвернулся.
Снова эти пальцы на спине.
— Я с тобой разговариваю. Я хочу знать, сколько тебе лет.
Гренс сглотнул подступившую злость.
— Не твое собачье дело.
— А ей? Ей сколько лет?
Пьяный с крашеными усами подошел еще на шаг, он указывал на Хермансон, держа палец всего в паре сантиметров от ее глаз.
Это уже было слишком.
Он не мог сдержать ее, эту злость, она уже клокотала в груди.
— Шел бы ты отсюда по-хорошему.
Но этот тип только рассмеялся:
— Никуда я не пойду. Тогда скажи, сколько ты ей дал. Этой черномазой проститутке из Ринкебю. [16]
Сперва Хермансон увидела глаза Эверта. Внезапная ярость преобразила его, или, может, сделала снова самим собой. Костюм пошел складками, тело выпрямилось, Гренс словно сделался выше ростом: теперь он был таким, каким его привыкли видеть в коридорах полицейского управления.
16
Ринкебю — пригород Стокгольма, населенный в основном иммигрантами.
Его голос, она такого никогда прежде не слыхала.
— Слушай меня внимательно, дружок. Считай, что я ничего не слышал. Потому что ты сейчас валишь отсюда, и немедленно.
Усы расплылись в усмешке.
— Раз ты не расслышал, так я повторю. Я спрашивал, сколько ты заплатил этой шлюхе из Ринкебю, которую сюда приволок.
Хермансон почувствовала, как в Эверте закипает ярость, и поняла, что должна успеть вмешаться первой.
Она подняла руку и со всего размаха врезала пьяному по щеке. Тот покачнулся, ухватился за барную стойку, а Мариана тем временем отыскала свое удостоверение в бумажнике.