Возмездие Эдварда Финнигана
Шрифт:
Финниган сделал по кухне круг с воздетыми руками, опять заклекотал, взял бутылку и налил себе еще, пил и пил, продолжая вышагивать по кругу.
Вернон наблюдал за Алисой, та сидела опустив голову и смотрела на стол, на крошки пирога, приставшие к фарфоровому блюдцу. Интересно, а она тоже жаждет возмездия — это слово такие, как Финниган, употребляют вместо слова «месть». Ее глаза, в них стояли слезы, казалось, что муж и жена уже не раз говорили об этом прежде.
— Я пойду наверх и снова лягу. Не хочу здесь больше сидеть.
Алиса посмотрела на мужа.
— Теперь ты доволен, Эдвард? Получил что хотел? Получил, да?
Она поспешила к лестнице и поднялась на второй этаж. Восемнадцать лет горя, которое проступало в каждом слове.
Вернон остался сидеть. Откашлялся.
Отвращение.
Он попробовал проглотить его, но оно все стояло поперек горла.
Эверт Гренс закрыл дверь в свой кабинет и сел на стул у стола. Он моргнул, послушал ее голос, они на время остались одни — только Сив и он, прошлое, просачивавшееся между папок и следственных дел, с каждым куплетом он уносился назад еще на несколько лет, пока не оказался в том времени, когда они с Анни были молодыми полицейскими, только-только начали узнавать друг друга, первые неловкие фразы, которые он пробормотал, как впервые обнял ее, кажется, что все это было так давно в прошлом, целую жизнь назад.
Гренс повернулся к непомерно большому кассетному магнитофону и включил громкость на полную мощь.
Твидл, твидл, твидл ди, и меня любовь нашла, Подарила мне крыла и прямо в небо подняла.«Твидл ди», запись 1955 года. Оркестр Харри Арнольда. Ее голос казался таким нежным, таким юным, возможно, это была вообще первая песня, которую она записала, он не знал наверняка, но раскачивался в такт, рука Анни в его руке — все только начиналось, все, что так и не успело начаться.
Эверт Гренс слушал, две минуты сорок пять секунд, он точно знал, сколько длится песня, потом повернулся и немного убавил громкость. Он возвратился назад. Всего на тридцать минут назад. Подумал о Шварце: у того чуть ноги не подкосились, когда он увидел жену, которая ни о чем не догадывалась. Гренс поначалу сомневался, что жена ничего не знает, это казалось невероятным, как можно было столько прожить рядом с другим человеком, не подозревая о его темном прошлом? Но его сомнения рассеялись. Хелена на самом деле не знала. Этот тощий чертяка ухитрился скрыть от нее всю свою жизнь, немало, поди, пришлось туману напустить, а остальное забыть. Уж Эверт Гренс, как никто, знал, как это бывает.
Он громко фыркнул.
Он-то думал, что за тридцать лет службы в полиции всего уже наслушался. Но эта чертова историйка, такой он и вообразить себе не мог, а она с каждым днем все круче. Теперь Гренс понимал: это все правда, каждое слово, Шварцу действительно удалось то, что никому и не снилось. Сбежал от своей казни, которой ожидал в одной из самых охраняемых тюрем США. Черт, ай да молодец! Этот придурок их всех обвел вокруг пальца! Гренсу было особенно приятно, что надули страну, которая продолжает упорно строить новые тюрьмы и остается непоколебима в своей уверенности, будто длительный срок тюремного заключения есть основной способ остановить раскручивающуюся спираль насилия. Здорово, черт подери, просто шикарно! Он услышал, как в дверь постучали.
— Я не помешаю?
— Нет, если дашь мне дослушать.
Они все похожи, эти Гренсовы песенки. Но Эверт почти разомлел, сидел закрыв глаза, и грузное тело покачивалось в такт.
Хермансон подождала, она уже научилась этому.
— Тебе чего?
Музыка кончилась, и Гренс вернулся назад, в настоящее.
— Да я подумала, что мы с тобой могли бы пойти потанцевать.
Эверт Гренс вздрогнул.
— Ты так подумала?
Он помнил вопрос, который она задала накануне, давно ли он танцевал в последний раз. Он помнил и свой ответ. Ты же видишь, как я выгляжу. Хромой, и шея не ворочается.
— Чего ты хочешь?
Она покосилась на дверь.
— Хелена Шварц. Она скоро сюда придет. Я ее попросила.
— Ну?
— Нам надо с ней поговорить. Ты сам видел, она совсем обескуражена. Наша обязанность поддерживать ее, пока все это продолжается.
— Я в этом не уверен.
— Но так он больше расскажет. Когда она здесь. Я уверена, что это только начало.
Эверт Гренс пригладил жидкие волосы, зачесывая их на лысину, нахмурился. Хермансон права, ясно, что права.
— Ты здорово держалась. Во время допроса. Ты смогла его успокоить, внушить к себе доверие. А тот, кто тебе доверяет, расскажет то, что ты хочешь узнать.
— Спасибо.
— Это не комплимент. Просто констатация.
— Так пойдем танцевать?
Она заставила его почувствовать неуверенность. Почти смутиться. Гренс повысил голос, как обычно, чтобы скрыть волнение:
— Что за ерунду ты несешь?
— Двадцать пять лет, Эверт. Ты же сам сказал, что не танцевал двадцать пять лет. Почти всю мою жизнь! И вот ты сидишь за столом, слушаешь, раскачиваешься. Тебе же хочется танцевать, это и слепой бы увидел!
— Хермансон!
— Вот я тебя и приглашаю. Вечером. В одно местечко, где играют музыку, как раз какую ты любишь. Я заказываю музыку и приглашаю тебя на танец.
Он все еще был смущен.
— Хермансон, так не годится. Я уже разучился танцевать. А кроме того, если бы я и умел, если бы я захотел — я как-никак твой начальник.
— И что с того?
— Это никуда не годится.
— Если бы ты меня приглашал. Но это же я приглашаю тебя. Как друг, а не как подчиненная. Думаю, тут есть разница.
Гренс снова погладил лысину.
— Не только в этом дело. Черт побери, Хермансон, ты что, смеешься надо мной? Ты молодая красивая женщина, а я некрасивый старый мужик. Да даже если мы пойдем как друзья, я буду чувствовать себя… я всегда презирал стариков, которым только бы полапать молоденьких.
Она поднялась со стула и подбоченилась.
— Послушай, клянусь, я совершенно спокойна на этот счет. Ты не из тех, кто лапает. Просто повеселимся немного. Мне хочется увидеть, какой ты, когда смеешься.