Возмездие Эдварда Финнигана
Шрифт:
— Хелена.
Он поискал ее взглядом.
— Хелена, пожалуйста, посмотри на меня.
Она подняла голову и, прищурившись, посмотрела через всю комнату.
— Любимая.
Ему было непросто собраться с духом.
— Моя любимая, ты столького не знаешь! Того, что никто не знает. Но я должен был тебе рассказать. По крайней мере тебе.
Еще один глубокий вдох и длинный выдох.
— Вот какая история. Послушай, Хелена.
Он вздохнул.
— Хелена… Меня зовут не Джон Шварц. Я… я родился не в Галифаксе в Канаде. И я приехал в Швецию не потому, что встретил женщину и влюбился в нее.
Он смотрел на нее, она смотрела на него.
— Меня зовут… на самом деле… на самом деле меня зовут Джон Мейер Фрай. Я родился в маленьком городке, который называется Маркусвилл и находится в штате Огайо. Я никогда прежде не знал того человека, которого звали Шварц. Я понятия не имел, где находится Швеция. Я оказался здесь потому, что тот человек, который согласился продать свои документы, имя и биографию, постоянно проживал именно тут, потому что я сбежал, потому что я сидел в тюрьме. Более десяти лет я просидел в Death Row.
Слезы в его глазах и суровый блеск.
— Хелена, меня приговорили к смерти. Понимаешь? Я ждал исполнения приговора. И я сбежал. Я до сих пор точно не знаю, как все произошло, я смутно помню катер из Кливленда, самолет из Детройта до Москвы и другой — до Стокгольма.
Он несколько раз кашлянул.
— Я был осужден за преступление, которого не совершал. Послушай меня, Хелена! Мне было семнадцать, и меня обвинили в убийстве, к которому я не имел никакого отношения! Я должен был умереть, Хелена! Суд определил точную дату моей смерти.
Он поднялся, отер тюремной рубашкой мокрое лицо.
— Я не умер. Я не умер! Я сижу здесь, у меня есть ты, у меня есть Оскар, я не умер!
Эверт Гренс видел такое несколько раз прежде. С ним самим такое случалось.
Человек вдруг совершенно преображается. Вся жизнь может быть стерта несколькими фразами. Прошлого — того, что было совместной жизнью, больше не существует. Только ложь, ничего больше, огромная жирная мерзкая ложь.
Конечно, нет правил без исключений. Но Хелена Шварц отреагировала именно так, как все другие.
Ее предали, обманули, напугали, через нее просто перешагнули.
Конечно, она расплакалась, конечно, закричала, и они ей это позволили. Но они не успели остановить ее, когда она вдруг вскочила, бросилась через комнату и ударила мужа со всей силы по лицу.
Джон не попытался увернуться.
Не закрыл лицо руками, не пригнулся, дал ей ударить себя.
Хелена повернулась к Гренсу, закричала на него: «Так скажите же что-нибудь!» Но он не ответил, не пошевелился, она снова закричала: «Вы-то этому верите?» Он пожал плечами: «Я ничему не верю». Она пристально посмотрела на него, потом отвернулась и вновь ударила того, кого на самом деле только что узнала: «Я тебе не верю!» Голос ее стал хриплым: «Ты лжешь, черт тебя побери, я тебе не верю!»
Грузный Линдон Робинс неподвижно сидел на стуле в тесном кабинете. Он попытался ответить на вопросы сотрудника ФБР о том человеке, который по идее был мертв. Робинс объяснял, что ему было всего двадцать восемь лет, когда он приехал в Маркусвилл, где спустя три года занял пост главного врача. Он добавил, что это совсем не так странно, как кажется, что такие должности часто бывают вакантны. Врач, решившийся работать в пенитенциарном заведении, делает это не ради упрочения своего статуса — ничего такого подобная должность не сулит, — а лишь желая помочь тем, кто оказался самым слабым, кто очутился на нижней ступеньке социальной лестницы. Ну и заодно это место, где можно начать работу, накопить опыт, необходимый для поступления на более привлекательные должности в более привлекательных местах. В его собственном случае было и то и другое. Он был молод, совсем новичок, и был благодарен за первое свое назначение, но, конечно, лелеял мечты и о чем-то настоящем, которые потом как-то забылись, желание приносить пользу постепенно увяло, поскольку он так редко чувствовал хоть какую-то отдачу.
Кевин Хаттон слушал, но чувствовал, как начинает сказываться недосыпание, пару раз он даже зевнул украдкой. Извинившись, Кевин вышел из комнаты, отыскал в коридоре пару торговых автоматов и вернулся с двумя банками минеральной воды и парой миндальных коржиков, покрытых толстым слоем глазури.
Полбанки минералки, полмарципана, потом он продолжил задавать вопросы, а Робинс ему отвечал.
— Кардиомиопатия?
— Да, так это называется.
— Объясните.
— Увеличение сердечной мышцы. Его сердце просто-напросто стало слишком большим. Такое редко, но случается.
Кевин Хаттон разломил вторую половинку миндального коржика, смочил ее сухую кромку остатками воды.
— Я достаточно долго был знаком с Джоном Мейером Фраем. Но не припомню, чтобы слышал что-то о его больном сердце.
— Но это не значит, что оно было здоровое.
— Я имел в виду…
— Кардиомиопатия часто проявляется поздно и обнаруживается с запозданием. В случае Фрая, если я правильно помню, всего за три-четыре месяца до его смерти.
Хаттон достал из портфеля блокнот и стал записывать медицинские сведения, которых прежде не знал.
— Как это определяется? В случае с Фраем, например?
— Несколько различных взаимодополняющих факторов. У Фрая симптомы были обычные. Головокружение, усталость, упадок сил. Но он все же был молод, при таком возрасте не сразу подумаешь на сердце.
— Да?
— И только когда Гринвуд и Биркоф сделали ему рентген сердца, мы поняли, в чем дело. Достаточно было посмотреть снимок.
Хаттон записал еще два имени после коротких строчек с медицинским объяснением.
— Гринвуд и Биркоф?
— Лотар Гринвуд и Биргит Биркоф. Два совсем недавно принятых на работу, но весьма знающих врача, они делили ставку, работали еще в больнице «Здоровье Огайо», это клиника здесь в Колумбусе.
— Знающие, говорите?
— Более опытные и знающие, чем большинство из тех, кто работает в тюрьмах в этой стране.
— Значит, они не могли ошибиться? Касательно сердечных нарушений.
— Я сам видел рентгеновские снимки. Тут двух мнений быть не могло.