Возмездие
Шрифт:
Афанасьев подошел к окну, мимо которого по деревенской улице прошли женщины в темных платках…
— Хоть одним бы глазком взглянуть, — сказал, ни к кому не обращаясь, Афанасьев, — как мама идет домой вдоль Днепра по Крещатицкой набережной…
С крыльца бывшей управы перед народом выступает Семиренко:
— Вот, товарищи, теперь вы сами выбрали Советскую власть… — он положил руку на плечо стоявшей рядом с ним женщины лет сорока, со спокойным крестьянским лицом
— Верно! — ответили дружно из толпы.
— А что у нас на сегодняшний день наблюдается на дворе? Весна наблюдается. Отличная весна! И земля тоскует без пахаря, как баба без мужика, верно? Давайте вспашем и посеем побольше этой весной! Семенами поможем вам. Сеять, родные, надо потому, что до осени наши придут. Большевистское слово даю, придут! А мы — с урожаем, и сами сыты, и мужиков наших, воинов славных, накормим! Верно я говорю?
— Верно! — еще дружнее поддержали Семиренко люди.
— Вот так, — довольный, откашлялся Семиренко в кулак. — А теперь последний вопрос. Давай их сюда, Бондаренко!
Из управы вывели и поставили перед народом, враз встревоженно загудевшим, Павлушкина и трех полицаев.
— Ну, что с ними делать?.. — спросил Семиренко. — Не все сразу… Кто первым желает высказаться?
— Я! — донесся негромкий голос с дальнего края притихшей толпы.
Все обернулись и увидели Анну Лосенкову, бледную, едва стоявшую на ногах. Ее поддерживали под руки Ирина Петровна и женщина, что ей помогала. Анна, прижимая к груди ребенка, медленно двинулась сквозь толпу, которая расступилась перед ней…
Тихо звучала музыка. Вольф стоял у окна. С высоты второго этажа был виден внутренний двор гестапо с высокой кирпичной стеной.
Во дворе было построено отделение солдат с карабинами. Из дверей, ведущих в подвал гестапо, охранники вывели отца Павла и профессора Беляева. Их поставили у стены примерно в метре друг от друга. Сверху не было слышно команд офицера, который распоряжался приготовлением к казни. Слева от ворот стояло два крытых грузовика.
Вольф повернулся, услышав шаги за спиной.
Два эсэсовца подвели к нему Цвюнше. В кителе с оторванными погонами, со следами побоев на лице, постаревший за эти несколько дней, Цвюнше держался со спокойным достоинством, которое так бесило бригаденфюрера Вольфа. Он поманил Цвюнше пальцем, предлагая подойти ближе к окну.
— Посмотрите, Цвюнше, — сказал Вольф негромко. — Кому из них вы передали пленку?
Цвюнше смотрел на отца Павла, который, вскинув седую бороду, казалось, разглядывал пристально
— Никому, — спокойно ответил Цвюнше.
— Будьте благоразумны, вы же немец. Если скажете, где, когда и кому передали пленку, вы, может быть, не умрете.
Цвюнше молчал, глядя в окно. Вольф продолжал:
— Мне не трудно сдержать свое слово, потому что, в сущности, вы помогли нам… План «Бисмарк», который вы передали русским, — фальшивка… Приманка, чтобы заманить в ловушку большевистского зверя.
Цвюнше будто не слышал.
— Напрасно вы не верите мне, — как будто бы даже с искренним сожалением сказал Вольф. — И умрете вы не героем, а предателем, Цвюнше… Подумайте…
Цвюнше молчал.
— Если вам нечего мне сказать, идите, — показал жестом Вольф во двор.
Цвюнше пристально посмотрел на него, повернулся и твердым шагом направился к двери, около которой его ждал адъютант.
Отец Павел и профессор Беляев ждали конца.
К ним подошел и встал рядом Цвюнше.
Вольф из окна не слышал команды, но видел, как махнул офицер рукой — и взревели моторы грузовиков… Выстрелов не было слышно…
Павлушкин стоял у стены амбара без шапки, ветер шевелил его волосы. Он смотрел мимо бойцов, которые, вскинув к плечу винтовки, в десяти шагах перед ним ждали приказа Бондаренко, смотрел на женщину, стоявшую чуть в сторонке. Она была здесь одна. Та самая женщина, что вчера звала его с порога ужинать в дом. Жена. Она смотрела, прижав ко рту руку со сложенными щепоткой пальцами. И вдруг сказала громко, словно отвечая на молчаливый вопрос Павлушкина:
— Что ж… Был суд людской, Герасим, теперь будет божий. Прощай…
— Ши! — крикнул Бондаренко.
Грохнул залп. Павлушкина швырнуло к стене, и он, ударившись о нее, упал на весеннюю землю. Женщина медленно подошла к нему…
Отряд Млынского уходил из деревни. На окраине села его провожали жители и Катя с десятком ребятишек, из которых младшие жались к ней, а те, что постарше, шагали рядом с отрядом.
Шмиль шел по весенней улице оккупированного города. Без снега обнаженная улица казалась еще грязней, дома с облупившейся краской — уродливей, а прохожие— более жалкими и мрачными. И только у антикварного магазина «Стессель и сын» по-прежнему было шумное оживление, но теперь торговля шла прямо на тротуаре, из рук в руки, из-под полы… Полицай, стоявший на другой стороне, явно уже не мог справиться с этой стихийной толкучкой.