Возмездие
Шрифт:
Двух других полицаев, коротавших время в сельской управе за самогонкой и картами, взял без лишнего шума Горшков. Когда он вошел, один было вскинулся, потянулся к винтовке, но опередивший его Горшков коротким ударом приклада отбросил полицая к стене. А тот, что сидел спиной к двери, так и остался сидеть не шелохнувшись и даже карты не положил. Рядом с ним на столе стояла коробка полевого телефона.
Горшков сел на место сбитого им полицая, поднял его карты, вздохнул
— Если будут звонить, ответишь, что все в порядке. Ход твой? Ну ходи…
Бойцы Горшкова тем временем подобрали винтовки полицаев и, сбив замок со шкафа, вытряхивали из него бумаги…
…А на вечерней улице дремавшей деревни по-прежнему было пустынно и тихо.
Большой пятистенный бревенчатый дом стоял на отшибе от деревни, у мельницы. Рядом с домом — сарай с сухими дровами и стог сена. Между сараем и домом была натянута проволока, к которой цепью привязана собака. На двор, отгороженный плетнем, из раскрытого сарая был вытащен однолемешный плуг. Лошадь у коновязи, мирно пофыркивая, подбирала из ясель остатки сена. Рядом на колоде сидел пожилой, но крепкий еще мужчина в овчинной телогрейке и шапке и чинил сбрую. Справа, так чтобы сподручнее было взять, стоял карабин, прислоненный к колоде.
Собака глухо зарычала. Мужчина поднял голову, увидел человека, неторопливо шедшего к нему от деревни. Его одинокая фигура — подробностей в сумерках было не разобрать — не встревожила хозяина, продолжавшего, поглядывая на приближающегося человека, спокойно заниматься своим делом. Успокоилась и собака.
Когда хозяин понял свою промашку, было поздно: Млынский уже входил во двор.
Взгляд хозяина метнулся к карабину, к лошади, но он ничего уже не мог сделать, к тому же увидел еще двоих, которые стояли, облокотившись на жердины плетня, у сарая. Как они подошли, хозяин проглядел, отвлеченный появлением Млынского.
— Здравствуй, Лукьяныч, — сказал майор.
Павлушкин медленно поднялся.
— Здравствуйте. — И закашлялся.
Млынский отодвинул карабин и присел на колоду. Опустился на свое место и хозяин. Некоторое время сидели молча, потом Павлушкин полез в карман, но спохватился под взглядом Млынского.
— Закурить… можно?
— Кури.
Павлушкин достал кисет, из него — газету, сложенную для закрутки, оторвал от нее листок, стал насыпать табак… Руки дрожали, табак просыпался; ветер вырвал из разом ослабевших пальцев листок, и Павлушкин безвольно опустил меж колен руки с кисетом…
— Расскажи, — нарушил молчание Млынский.
— Охота душу себе травить?
— Ждал?
— Конечно. И гарнизон стоял. А вы все
— Дел было много…
Млынский поднялся, подхватил карабин.
— Не здесь, — сказал Павлушкин, как-то воровато оглянувшись на окна дома и продолжая сидеть.
— Что?
— Если можно, не здесь, — повторил Павлушкин.
— Не убивать я пришел, Лукьяныч. — Манор тоже невольно посмотрел в сторону дома. — Пусть односельчане судят тебя. Как приговорят, так и будет. Идем.
Павлушкин поднялся. И тут же раскрылась дверь и на пороге появилась женщина, простоволосая, в валенках на босу ногу.
— Герасим Лукьяныч, зови гостя ужинать, — предложила она.
Павлушкин с надеждой взглянул на майора.
— Спасибо, хозяйка, времени нет, — ответил Млынский, забрасывая карабин за плечо.
— Что ж… А тебя ждать, Герасим?
— Меня? — переспросил Павлушкин. — Нет, не жди. — И он зашагал со двора не оглядываясь.
Павлушкин сам толкнул дверь и вошел в комнату управы, освещенную двумя керосиновыми лампами. Здесь майора ждали Горшков, Бондаренко и Ирина Петровна.
Горшков, шагнувший навстречу, подхватил карабин, брошенный Млынским, который кивком указал на Павлушкина.
— Найдется старосту куда-нибудь до утра пристроить?
Горшков подкинул связку ключей на ладони.
— У них с этим делом налажено. Ну, иди сам теперь посиди. — И он подтолкнул Павлушкина стволом карабина к двери с железными скобами.
Бондаренко докладывал:
— Товарищ майор, люди размещены по домам, боевое охранение выставлено в сторону леса и у дороги. Полицаи арестованы. Потерь у нас нет.
— Добре, хлопцы, — сказал майор. — Бондаренко, дай команду: людям к ужину выдать боевые сто грамм…
— Есть! — Лицо Бондаренко расплылось в улыбке, и, прихватив шапку, он исчез.
Ирина Петровна ждала своей очереди доложить майору. Она расправила шинель под ремнем, туго перехватившим тонкую талию…
— Товарищ командир, раненые — в школе…
Самодельная коптилка освещала тусклым красноватым светом голые бревна стен, четыре окна, завешанные серыми одеялами, побеленную печь, сдвинутые к стенам столы и скамьи и небольшую черную доску над ними — всю нехитрую обстановку классной комнаты. На плащ-палатках, разостланных на соломе, лежали раненые — человек семь. В печке плясал огонь, было жарко натоплено. У санитара, поившего раненого из жестяной кружки, да и у самого раненого лица были мокры от пота. Около стола, на котором стояла коптилка, девушка с треском рвала на узкие полосы простыню.