Возмущение праха
Шрифт:
— Ты усомнился в учении Основателя?
— Разве что в мелочах. В основном его учение — Истина. Я усомнился в себе… Видишь ли, я думаю, каждый человек от рождения получает начальный запас биологической энергии, за счет которого приобретает рациональные знания о мире, создает материальную основу своего бытия и дает потомство. А затем он либо находит путь к духовным источникам энергии, либо доживает свой век на остатках стартового заряда, по сути медленно умирает. Пока не израсходован избыток энергии, ты подвластен животному эгоизму и примитивным инстинктам — размножения, наслаждения и тому подобному, духовного восхождения нет.
— Еще бы не задавался! Из-за этого мне в них видится фальшь и мерещится подвох, а то и злодейство.
— Ну, насчет злодейства ты зря, это уж лишнее… наверное, твоя профессия сказывается… Так вот, я подозреваю, что именно излишек энергии во время сеансов посвящения сублимируется дурным, уродливым образом… Потому я в недоумении и не знаю, как быть. Ведь они на меня рассчитывают.
— Как быть? Если так, нужно сбросить избыток энергии.
— Это первое, что мне пришло в ум. Я же не зря попросил тебя выпить со мной, мне нужно немного… опроститься, что ли. И еще у меня проблема с женщинами: я ведь никогда не имел с ними дела. В свое время были девицы, которые пробовали меня соблазнить, но тогда мне это казалось отвратительным. А сейчас я чувствую — надо попробовать. Только не знаю как. Думаю поговорить с Агриппиной…
— С какой Агриппиной? С Полиной Жуковской?
— Ну да… хочу попросить ее об этом.
— О чем, «об этом»?
— О половом контакте, — пояснил он простодушно, — с другими мне будет трудно. А она поймет: она же меня давно знает.
— Постой, постой! Ты рассуждаешь, будто речь идет об оплодотворении самки тритона в аквариуме. С женщиной так нельзя разговаривать!
— Я понимаю, но здесь случай особый, потому я и хочу к ней обратиться. Ее интеллектуальное развитие не сравнимо с другими женщинами, и она не будет гримасничать из-за пустяков. К тому же знаешь, сколько ей лет на самом деле?
— Знаю, знаю, но люди все равно не тритоны. Женщина остается женщиной, будь она хоть семи пядей во лбу и ста лет от роду! Так нельзя, нужно, чтобы люди хоть немного друг другу нравились!
— Она мне нравится. Я когда ее вижу, просто сам не свой.
— Ну, знаешь ли… По-моему, ты несешь неподобное.
Стоп, замолчи, Прокопий. Сейчас все испортишь.
37. ДОКТОР
Итак, для восстановления непосредственного целомудрия необходимо оцеломудривание всемирной торговли и обращение города в деревню.
Я хочу сказать, ты так можешь нажить неприятности. Ты для них действительно нечто вроде священной коровы. Основателя они воспринимают примерно как Будду, а тебя — как его очередное воплощение.
— По-моему, ты слегка преувеличиваешь.
— Ничуть. Знаешь, как они возбудились, когда узнали, что ты, подобно Основателю, спал на сундуке и питался бубликами с чаем? Они считают такие совпадения предпосылкой к успешному воскрешению Основателя. А тот, как тебе известно, контактов с женщинами не имел. Думаю, и тебе этого не позволят. Реставрация Основателя для них так много значит, что они ни перед чем не остановятся.
— То есть как? Они не признают никакого насилия.
— Э, пустое. Ты же сам слышал: «Когда ребенку не дают спичек — разве это насилие?» Как только ты поговоришь с Агриппиной, она тут же придет в панику и доложит Кроту, а он соберет синедрион, и начнется говорильня. Можешь догадаться, чем все кончится.
— Возможно, ты прав, и это меня пугает.
— Очень сильно пугаться не следует, но осмотрительность тебе просто необходима. Да и мне тоже… Я, кажется, знаю, как без лишнего риска решить твои проблемы.
Его хватило еще на две рюмки, после которых он отключился. Я помог ему добраться до койки, снять башмаки и обрести горизонтальное положение.
В отличие от Философа, для меня поглощенная доза спиртного не была сколько-нибудь значимой, так что я мог позволить себе сесть за руль и направиться на Петергофское шоссе, к той любвеобильной дамочке, у которой я некоторое время отсиживался, правильнее сказать отлеживался, в прошлом году по выходе из психушки.
Увидев меня на пороге своей квартиры, она не удивилась, поскольку вообще ничему не удивлялась, и я объяснил ей, что не предварил своего появления телефонным звонком по причине конфиденциальности и интимного характера моего к ней дела. Поняв меня по-своему, она снисходительно усмехнулась и словно бы рассеянно расстегнула верхнюю пуговку блузки, но, похоже, не была слишком уж разочарована, когда я вкратце изложил причину своего визита. Обладая сговорчивым характером, на что я и рассчитывал, она без лишнего занудства и не торгуясь согласилась выполнить мою просьбу.
Философа я к ней привез на следующий день, дав ему как следует проспаться. Пройдя накануне подробный инструктаж, она предложила нам на кухне по чашке кофе, после чего увела его в спальню и взялась там за него столь умело, что уже через несколько минут оттуда доносились звуки постельной возни, стоны и вскрики. Убедившись таким образом, что запущенный в действие механизм функционирует нормально, я с чистой совестью удалился, аккуратно захлопнув за собой дверь и имея в виду отслеживать дальнейший ход событий по телефону.
Философ провел у нее трое суток. Как мне удалось выяснить позднее, его сексуальная мощь вызвала у нее такое изумление, что, пренебрегая столь ценной привычкой никого ни о чем не спрашивать, она поинтересовалась, как ему удалось достигнуть такого состояния.
— Я целый год пребывал в абсолютном покое, — ответил он, очевидно смирившись с тем, что висельный юмор прочно вошел в его жизнь.
— Ты, может быть, космонавт? — засмеялась она.
— Ты почти попала в точку. Что-то вроде космонавта.
Других разговоров о прошлом своего постельного партнера она затевать не пыталась — когда-то и кто-то крепко вбил в ее голову, что излишнее любопытство опасно для жизни.
На второй день она запросила пощады и, заручившись по телефону моим разрешением, призвала на помощь подругу, скромность которой, по части ненужных вопросов и последующих разговоров, была гарантирована замужним состоянием той за богатым бизнесменом.
На четвертый день я вернул несколько отощавшего и порядком одуревшего Философа в его квартиру, чтобы он отъелся, отоспался и пришел в себя. После этого я отвозил его на Петергофское шоссе каждые два-три дня, уже только на ночь, тщательно убеждаясь, что у нас на хвосте не висят люди Порфирия.