Возмущение праха
Шрифт:
— Не перебивай. Это не твоя забота… Она будет спрашивать, что не звонишь и как насчет потрахаться, а ты пообещаешь позвонить на другой день… Тебе как, с работы звонить разрешается?
— Смотря как. Долго пиздеть — нет, а договориться о чем — пожалуйста.
— Так вот, на дежурстве, если в конторе к двадцати трем ноль-ноль будет пусто и если ты в этом будешь стопроцентно уверен, позвонишь девчонке, телефон она тебе даст. Учти, что все телефонные разговоры могут записываться. Поэтому скажешь только: завтра, мол, я свободен
— И она что, придет?
— Кто?
— Телка… ну, трахаться.
Я приготовился смачно выругаться матом, но неожиданно меня опередил Вася.
— Придет, — подтвердил он деловито.
Ну и ну, удивился я. Не такая уж это важная птица, чтобы держать при нем постоянную подстилку, но голова у моего парнишки работает.
Опросив придурка о режиме работы, я вручил ему сотню зеленых в обмен на соответствующую расписку, и мы оставили его одного осмысливать превратности любви.
Парень получил у нас кличку Бугай.
— Это что же выходит, — посетовал Вася, — Кобыла, Бугай: сплошной скотный двор.
— Не беда, — утешил я его, — лишь бы не скотобойня.
Теперь у меня было два агента в «Извращенном действии», и я рассудил, что пока этого хватит, — не можем же мы, в конце концов, брать всю контору на содержание.
Кобылу я не дергал, не торопил — девушке, как-никак, предстояло совершить насилие над собственной натурой, но она через несколько дней прорезалась сама и попросила аванс. Я охотно выложил пару сотен в обмен на очередную расписку: Мафусаил меня пока в финансах не ужимал, — должно быть, «Извращенное действие» и впрямь сидело болезненной занозой в их заднице.
Успехи Кобылы, по ее мнению, были весьма скромными, в чем я не стал ее разубеждать, дабы не поощрять природную наглость. Главное, ей удалось забраться в постель к Харченко, и она считала, их связь носит не эпизодический характер.
— Завышенная самооценка в нашем деле всегда опасна, — заметил я сухо, стараясь скрыть, насколько приятна мне эта новость. — Почему ты так думаешь?
— Харченко не проходимец какой-нибудь, — она нахально смерила меня взглядом, — он серьезный человек и серьезный ученый.
Судя по ее виду, трахаться с Харченко оказалось не так противно, как она предполагала. А когда — я стал выспрашивать о его роли в Институте, она между делом брякнула даже, применительно к его трудам, слово «гениально» и тотчас раздраженно прикусила губу.
— О чем ты с ним говорила?
— Вам это не интересно.
— Я не имел в виду сексуальные технологии. Это мне действительно не интересно. А кроме этого?
Ответ ее начался не то с хрипа, не то с шипения, и только после него пошла членораздельная речь:
— Я же сказала: для вас пока ничего. О лаборатории «икс» — ни слова, и я не расспрашивала.
— Правильно сделала, умница… Спиртное пили?
— Да какое вам дело?!
— Мы это уже проходили. Раз спрашиваю, значит, есть дело.
— Пили.
— Коньяк, шампанское?
— Коньяк.
— За столом или в постели?
— Да вы что? — Она побелела. — Я сейчас швырну ваши вонючие баксы в вашу гнусную рожу!
— Не швырнешь. — Я хотел обругать ее тупицей, но вместо этого с изумлением уставился на нее: из ее глаз вытекли две крохотные слезинки, атрибут женской слабости.
— Ты что же думаешь, я хочу над тобой посмеяться? Это мне ни к чему, ты мой сотрудник. А вопросы эти — по делу, от них зависит коэффициент достоверности… Так за столом или в постели?
«Коэффициент достоверности» ее убедил.
— И за столом, и в постели. — Крепко сжатым кулаком она вытерла глаза, надо заметить весьма неуклюже, для нее это явно было непривычное дело.
— Это хорошо, — констатировал я невозмутимо. — Ежели мужик пьет с тобой за столом шампанское, а потом тащит в постель, значит, он тебе будет вешать исключительно лапшу на уши, достоверность его речей не более десяти процентов. Ну а если коньяк, да еще в постели, здесь достоверная информация может дотянуть до восьмидесяти процентов… Так о чем все-таки вы говорили? Кроме житейского.
— О Щепинском.
— В смысле — пустое место, ничтожество?
— Да. Приблизительно так.
— О работе заговорить удалось?
— Да. Немного о его, немного о моей.
— О своей сам начал?
— Да.
— Понятно… института закрытых публикаций у вас нет, и похвастаться некому. Щепинский — ничтожество, хоть с тобой поделиться… О чем именно он рассказывал?
— О цепных реакциях.
— В мозгу?
— Да.
— Это его личное открытие?
— Да, его, и только его. На пустом месте. Это потрясающе.
— Что такое цепная реакция в мозгу?
— Чушь какая! — Она раздраженно подергала носом. — Это вам объяснить невозможно. Все равно ничего не поймете.
— А ты попытайся. Все великие ученые были хорошими популяризаторами. Знаешь поговорку — кто ясно мыслит, тот ясно излагает?
— Ладно, попробую. Только избавьте меня от ваших идиотских сентенций. — Она сделала паузу, ожидая реакции на свое очередное хамство, но я промолчал, изображая сосредоточенное внимание.
— Человеческий мозг сложнее любого компьютера, даже гипотетического. Это вам, надеюсь, известно?
— Да.
— Но вы наверняка не понимаете, что это значит. Общий объем памяти, количество ячеек, в компьютере можно наращивать без границ, и превзойти в этом мозг — не проблема. А вот структура нейронной системы, сеть связей между нервными клетками, в силу своей многомерности слишком сложна и для теоретического, и для практического моделирования, даже в самых примитивных вариантах. — Она состроила брезгливую мину. — Что такое нейроны, дендриты, ганглии, конечно, не знаете?