Возникший волею Петра. История Санкт-Петербурга с древних времен до середины XVIII века
Шрифт:
Ввели Свешникова. На нем еще был гвардейский мундир. Бледный, он испуганно озирался. Помощники палача умелыми руками быстро раздели его донага и подвели к дыбе.
Допрос начался.
Закрутив Свешникову руки за спину и в хомут, палач дал знак. Его помощники натянули веревку, хрустнули кости, и застенок огласился нечеловеческим криком. Судьи задавали вопросы, но пытаемый от страшной боли не мог отвечать. Его спустили на землю, вправили вывихнутые в плечах руки и спросили, с кем он вел уговор против его царского величества. Что заговор существовал, считалось установленным. Свешников, только теперь узнавший, в чем его обвиняют,
Князь Шаховской, не раз присутствовавший на рядовых пытках, пишет, что страшнее такого «встряхивания» трудно себе что-либо представить: веревку слегка отпустили, затем сразу натянули, и раздался хруст костей, переломленных в локтях. Свешников уже не кричал, а только бессмысленно мычал. Его спустили на землю, вправили плечевые суставы сломанных рук и снова начали допрашивать. Но он не держался на ногах и едва ли понимал вопросы.
— Железо! — скомандовал старший судья.
Сержанта прикрутили ремнями к длинной скамье, палач взял клещи, достал из печи небольшой железный брусок, раскаленный докрасна, и стал им медленно водить по подошвам пытаемого. В застенке запахло жареным мясом.
Судьи опять задали вопрос и опять не получили ответа. Палач достал другой брусок и стал прижигать Свешникову грудь и живот.
Свешников впал в беспамятство. Его несколько раз обливали водой. Он очнулся, но не совсем понимал, что с ним делается, глядел мутными глазами перед собой. Сам палач был смущен и вопросительно поглядывал на судей. Было ясно, что при таком состоянии обвиняемого продолжать допрос бесполезно. Но судьи так не думали. Пытка продолжалась. Свешникову вбивали гвозди под ногти, капали на спину кипящей смолой, наконец железными тисками по очереди раздробили пальцы на обеих ногах — он молчал. Наконец сам Толстой заявил, что на этот раз достаточно. Свешникова подняли и только тут увидели, что он уже умер.
Такая поспешность Тайной канцелярии, однако, не понравилась Петру II. Выслушав доклад, он нахмурился, резко сказал: «Дураки!» и повернулся спиной.
Казнь Данилы Свешникова не принесла Петру II никакой пользы: государь скончался, не успев обвенчаться с княжной Долгоруковой.
Он умер в январе 1730 г., а через пять месяцев князь Алексей Долгоруков со всей семьей, в том числе и с нареченной невестой покойного государя, отправился в ссылку, в Сибирь.
На российский престол придворными чинами была избрана Анна Иоанновна, племянница Петра Великого.
Новая императрица всегда относилась враждебно к Петру Алексеевичу и поспешила окружить себя людьми, до тех пор бывшими в опале или, по крайней мере, не одобрявшими поступков покойного.
Трон окружили новые люди, и это, между прочим, сказалось и на сыске.
Анна Иоанновна до вступления на престол была герцогиней Курляндской. Естественно, что она пригласила к петербургскому двору многих курляндцев, сумевших заслужить ее расположение в Митаве. Среди этих людей первое место занимал Бирон, произведенный новой императрицей в герцоги. Бирон пользовался почти неограниченной властью. Чуждый всему русскому, даже плохо говоривший по-русски, он не доверял петербургской Тайной канцелярии и устроил свою, курляндскую, где допрашивались и пытались все заподозренные в неблагожелательстве к нему, Бирону, и другим курляндцам. Императрица оставалась
Однако, несмотря на такое положение вещей, Тайная канцелярия не бездействовала. За отсутствием сколько-нибудь серьезных дел она занялась мелочами, нередко, как и при Петре I, доходившими до драматических курьезов.
В 1738 г., т. е. через 13 лет после кончины Петра I, кронштадтский писарь Кузьма Бунин представил Тайной канцелярии обстоятельный донос, в котором сообщал, что вдова квартирмейстера матросов Маремьяна Полозова распускает зловредные слухи, будто покойный государь Петр Алексеевич был не русский, а немец, а потому на Руси правят немцы.
В действительности же произошло следующее: жена Бунина родила дочь. При родах ей помогала Маремьяна Полозова. Как-то ночью у постели роженицы разговорились о Петре I. Старушка, кстати, и передала сплетню, слышанную ею десятка три лет назад.
— Говорили, — шамкала Маремьяна, — как царица Наталья Кирилловна родила дочку, так в то время сыскали в немецкой слободе младенца мужеска пола и сказали царю Алексею Михайловичу, что двойня родилась. А тот подлинный немецкий младенец и был государь Петр Алексеевич.
Бунин насторожился. Он поднес бабке стакан вина и попросил продолжать. Маремьяна, не подозревая ничего, охотно заговорила снова:
— И то верно, что покойный государь куда как больше жаловал немцев. А еще довелось мне о том же слышать у города Архангельского, от немчина Матиса. И говорил тот немчин, что-де государь Петр Алексеевич природы не русской. А слышала я все это так-то: муж мой, покойник, был на службе в Архангельском, и я с ним там житие имела. И хаживала я для работы к тому самому Матису, а у него завсегда иноземцы толклись, по-своему калякали. Иные и по-нашему, по-русски, говаривали и, бывало, все надо мною издеваются: Дурак-де русак! Не ваш государь, а наш, и русским до него дела нет никакого».
Для Бунина этого было вполне достаточно. Он знал, что Тайная канцелярия охотно принимает доносы и даже платит по ним, но не рассчитал только, что в то время на верхней ступени власти стояли немцы во главе с Бироном и что его донос, таким образом, близко касался этой власти.
В Тайную канцелярию немедленно доставили бабку Полозову, а вместе с ней и доносчика Бунина.
Началось следствие. Несчастную старуху три раза вздергивали на дыбу, пытали огнем; она созналась во всех своих словах, приведенных Буниным в доносе, но больше ничего не могла показать, поскольку ничего не знала. Было указано «еще разыскивать и пытать ее накрепко», но выполнить этот приказ оказалось невозможным: сами судьи определили, что «токмо ею не разыскивано за ея болезнью; и ныне ее не разыскивать же, понеже она весьма от старости в здоровье слаба».
Можно представить, в каком состоянии была старуха, если даже Тайная канцелярия отказалась пытать ее.
Бунин счастливо спасся от пытки. Для этого он воспользовался уловкой, бывшей тогда в большом ходу. Он попросил прислать священника для исповеди. Такие просьбы среди ожидавших пытки не были редкостью, и к Бунину явился священник. Хитрый писарь отлично знал, что каждое слово, произнесенное им на исповеди, будет непременно передано судьям, и «покаялся», что «доносил на Маремьяну без всякой страсти и злобы, прямою христианскою совестью» и что все написанное им — святая истина.