Возникший волею Петра. История Санкт-Петербурга с древних времен до середины XVIII века
Шрифт:
Скоро петровские ассамблеи уже не требовали принудительных мер, и бывшие теремные затворницы и прежние боярские сынки отплясывали столь усердно, что удивляли своей неутомимостью и ловкостью даже иностранцев.
Из указа Петра I :
Замечено, что жены и девицы, на ассамблеях являющиеся не зная политесу и правил одежды иностранной, яко кикиморы одеты бывают. Одев робы и фижмы из атласу белого на грязное исподнее, потеют гораздо, отчего зело гнусный запах распространяется, приводя в смятение гостей иностранных.
Указую: впредь перед ассамблеей мыться в бане с мылом со тщанием и не только за чистотой верхней робы, но и за исподним также следить усердно, дабы гнусным
На ассамблеях танцы делились на церемониальные и английские. К первым принадлежали польский (полонез) и менуэт, ко вторым «англез», «аллеманд», английский контраданс и другие. Мы опишем некоторые из этих танцев, так как они уже отошли в прошлое и теперь никому не известны.
Менуэт отличался мерностью и церемонностью движений; танцоры двигались мелкими, размеренными па, стараясь придать своим фигурам изящные позы, причем дамы, грациозно опустив руки, слегка приподымали пальцами полы своих юбок. Менуэт складывался из четырех хореографических движений. Первое состояло из двух коротких полушагов правой и левой ноги. Во втором движении танцор делал движение правой ногой, приподнимаясь на носках. Медленным опусканием пятки правой ноги он переходил в третье движение, причем правая нога плавно сгибалась; затем повторялся полушаг, и скользящим движением вперед левой ноги, составлявшим четвертый ритм, танец завершался. Далее следовало повторение тех же движений, как это, впрочем, делается почти во всех танцах. Таким образом, менуэт состоял преимущественно из приседаний. Танцевали его парами под монотонные и бедные мелодией звуки менуэтной музыки.
Англез состоял всегда из двух темпов и отличался живостью и картинностью движений, давая женщине возможность выказать свою грацию. Он танцевался также парами и представлял собою, по идее, пантомиму ухаживания. Танцорка делала движения такого рода, как будто она убегает и уклоняется от ухаживаний кавалера, ее преследующего; то вдруг, точно поддразнивая его и кокетничая, останавливается в обольстительной позе и, едва он к ней приближается, мгновенно оборачивается в сторону и скользит по полу. Одной из разновидностей англеза явился впоследствии экосез.
Аллеманд начинался собственно гроссфатером. Дамы становились по одну сторону, кавалеры — по другую. Музыканты играли нечто вроде марша, и в продолжение этой музыки кавалеры и дамы первой пары делали реверансы своим соседям и друг другу, потом брались за руки, делали круг влево и становились на свое место. После первой пары делали то же самое, одна за другой, следующие пары. Когда туры оканчивались, музыка начинала играть веселый мотив, и аллеманд переходил в оживленный танец. Танцующие пары связывали себя носовыми платками и каждый из танцевавших, попеременно идя впереди, должен был выдумывать новые фигуры. Иногда танцующие, имея во главе музыканта, переходили из одной комнаты в другую и обходили таким образом весь дом.
Петру, который в этот вечер словно сбросил с себя добрый десяток лет, взбрела на ум шальная мысль: поставить в пары с самыми молоденькими дамами убеленных сединами старцев. Напрасно ссылались перепуганные «кавалеры» на терзающие их недуги, на неискушенность в такого рода делах. Петр неумолим. Подагра? Нет лучшего средства против подагры, чем тот танец, каковому он их намерен обучить. Фигуры же в нем простые, нечего тут и уметь. Пусть лишь внимательно смотрят да все движения за ним повторяют. И вдруг начал такие замысловатые «каприоли» выделывать, каких, верно, никому еще видеть не приходилось. Темп танца ускоряется и ускоряется. Старики путаются в фигурах, кряхтят, стонут. Некоторые, вконец обессилев, на пол садиться стали. Их бойкие партнерши тянут горе-танцоров за руки. Зрители хохочут... Сколько при этом было выпито штрафных «орлов», больших и малых!
Всему, однако, бывает конец. Пора и по домам. В последний раз подымают бокалы: «За Ивана Михайловича и его деток!» — традиционный тост за корабли русского флота. Теперь надо только узнать, когда и у кого будет следующая ассамблея. В Петербурге оповещал
Когда назвали имя Головкина, на многих лицах замелькали улыбки. Гавриила Иванович, даром что такой пост занимал и ни в чем нужды не имел, скареда был величайший. Говорили, что дома он никогда не надевал парика, а держал его на подставке в приемной: все до времени проносить боялся. Устраивать же у себя многолюдные собрания было для него горче горького.
В Петербурге «ассамблейный сезон» открывался и закрывался балом у Меншикова. В Москве — когда у кого.
* * *
В первых строках указа об ассамблеях оговаривалось, что правила отправления их «определяются... покамест в обычай не войдет». В обычай все это вошло на редкость быстро. Давно ли отошли те времена, когда танцы считались развлечением греховным, «бесовским скаканием» назывались. А теперь, по распоряжению архиепископа Феодосия, вице-президента «святейшего Синода», ассамблеи устраивают и духовные лица. Даже настоятели монастырей. Они прекратились (всего на два года) лишь после смерти Петра. Потом в 1727 г. появился указ об их возобновлении, по содержанию своему — почти копия первоначального. Но уже примерно с 1730 г. ассамблеи утрачивают характер официально предписанного «развлекательного мероприятия» и прочно входят в русский быт как нечто вполне естественное, само собой разумеющееся.
Музыка на ассамблеях была сначала духовая: трубы, фаготы, гобои и литавры; но в 1721 г. герцог Голштинский привез с собой небольшой струнный оркестр, понравившийся до такой степени, что его наперебой каждый вечер приглашали куда-нибудь.
Конечно, ассамблеи времен Петра не отличались утонченностью обстановки. В первую пору все делалось просто: в той комнате, где обедали и ужинали, слуги, убрав столы, подметали пол вениками, раскрывали зимою окна, чтобы проветрить помещение, пропитанное запахом кушанья и прокопченное кнастером, и затем в той же самой комнате разодетые кавалеры и дамы принимались за танцы. Это происходило от тесноты тогдашних петербургских домов, почему во время собраний большею частью не было общего для всех ужина, а гости делились на две группы: когда одна ужинала, другая танцевала. Кроме того, петровская ассамблея отличалась попойками, и спаивание не только мужчин, но и дам было явлением обыкновенным.
Тем не менее, ассамблеи в какие-нибудь три-четыре года после их принудительного учреждения до такой степени привились в преобразованном русском обществе, что сделались для него потребностью и еще через несколько лет превратились в такие балы, которые по их приличию и чопорности мало чем уступали изящным версальским собраниям.
В подтверждение наших слов приведем описание двух балов при императрице Анне Иоанновне и при императрице Елизавете Петровне.
«Большая зала дворца, — пишет в 1734 г. жена английского резидента леди Рондо, — была украшена померанцевыми и миртовыми деревьями в полном цвету. Деревья, расставленные шпалерами, образовали с каждой стороны аллею, оставляя довольно пространства для танцев. Эти боковые аллеи, в которых были расставлены скамейки, давали возможность танцующим отдыхать на свободе. Красота, благоухание и тепло в этой своего рода роще — тогда как из окон были видны только лед и снег — казались чем-то волшебным и наполняли душу приятными мечтами. В смежных комнатах подавали гостям чай, кофе и разные прохладительные напитки; в зале гремела музыка и происходили танцы. Аллеи были наполнены изящными кавалерами и очаровательными дамами в роскошных платьях. Все это заставляло меня думать, что я нахожусь среди фей, и в моих мыслях в течение всего вечера восставали картины из «Сна в летнюю ночь» Шекспира».